Данные виртуальной реальности могут передаваться и непосредственно нервным окончаниям, и даже напрямую в головной мозг посредством мозговых интерфейсов.
Википедия
В темную келью Соловецкого монастыря – с продавленной казарменной кроватью, раздобытой где-то на военных складах Автономии Демократии, и большим цинковым гробом, служащим сундуком, – Альфа Омега с ягненком подмышкой войдет на цыпочках, стараясь не разбудить Савельича. Но Савельич, разумеется, будет бодрствовать.
– Только ты никому не рассказывай, что я тебя домой забрал, – прошепчет Альфа Омега на ухо своему Я.
Из темноты задребезжит недовольный голос:
– Агнцы не умеют разговаривать.
– А кто его знает, это ж не просто ягненок, а с Района ягненок, – ответит Альфа Омега.
– Может, он даже читать умеет.
– Читать никто не умеет, – скажет Савельич, почему-то обиженно.
– А что такое? – поднимет брови Альфа Омега. – Кажется, в ваше время это называлось ревность? Да, Савельич?
– Весь день в заботах, в трудах, в пыли, паутине, сор выметаю, чищу, скоблю, а барин, вишь ты, скотину тащит прямо в светелку. Но мы ничего, мы привычные. На то, вишь ты, ихняя барская воля.
Альфа Омега направит в угол фонарик, и в тусклом свете, спуская ноги с цинкового гроба, явится заспанный допотопный робот, один из первых домашних помощников, заменивших живую прислугу в богатых семьях, когда в мире еще были семьи.
– Табуретку-то починило, дитятко? – продолжит ворчать Савельич. – ИЯ уж больно хлопочет о табуретке об энтой.
– Починило, починило, уже в Мыслильне табуретка.
– Скажи, барин, правду ли судачат… – осторожно начнет Савельич.
– Что значит «судачат»?
– Судачить – ловить судака. Судак – вид лучеперых рыб из семейства окуневых, – вмешается вездесущее и везде сующее свой нос ИЯ.
Савельич заскрежещет от возмущения очередной бесполезной справкой и перейдет на скрипучий шепот:
– Судачат, что табуреточка энта мысли читает. Неужто?
– Угу.
– Ты, что ли, изобрел?
– Угу, – рассеянно ответит Альфа Омега, вообще довольно равнодушный к собственным достижениям.
– Ох, святые угодники, – станет сокрушаться робот. – Матерь Божия, спаси нас грешных, видно близко уж конец света-то…
– Бог запрещен Демократией по закону об оскорблении чувств неверующих! Штраф тебе влепить?! – гаркнет ИЯ, привычное обращаться с роботами как с крепостными.
– Ваше благородие! – вскинется Савельич. – Не надо штрафа! Бес попутал!
– Вот то-то же, – прошипит ИЯ. – Попутаешь вас, как же. Самостоятельные стали, хоть святых накося-выкуси.
Савельич понурит голову с торчащими из нее микросхемами и смиренно засеменит обратно на цинковый гроб. Как все допотопные роботы, он будет похож на тех глазастых металлопластиковых человечков, в виде которых вы, читающие эти строки, почему-то представляли себе инопланетян, опасаясь, что они захватят землю, – и, разумеется, зря: человечество расправится со своей планетой без участия посторонних.
Альфа Омега когда-то притащил ржавого и разряженного робота с одной из свалок Автономии Демократии – впрочем, сам Савельич всегда настаивал, что достался Альфе Омеге по наследству от матушки с батюшкой, поскольку его, Савельича, род исправно служил ихнему барскому роду еще со страдалицы царевны Софьи Лексевны, упокой Господь ее душу.
– Опять мы без света? – спросит Альфа Омега, оглядывая сырые серые камни.
– Без света, вестимо. А с чего бы нам быти со светом, когда дитятко все баллы родительские прокутило?
– Нет у меня никаких родителей! Родители запрещены Демократией, – устало напомнит Альфа Омега.
– Ох, барин, как же язык-то поворачивается да не отсохнет! Хорошо, батюшка с матушкой далеко, в Нижегородском уезде, и не слышат.
– Нет никаких Нижегородских уездов!
Устав от чудачеств Савельича, Альфа Омега уляжется на ржавую сетку армейской кровати, на грязный матрасик из пенопласта, который вы, читающие эти строки, брали с собой в походы, когда в мире еще было куда ходить.
– Света нет – придется пойти развеяться…
– А и ничего, – продолжит бубнить Савельич. – И без света люди живут. Жили же как-то на Руси до Ленина и до евойной ликтрифации, не к ночи будут оба они воспомянуты. Я тебе, барин, щи да кашу припас. Настоящую, бамбуковую, а не эти ваши стабилизаторы. В узелке-то у тебя поди шаром покати.
Савельич тряхнет полупустым рюкзаком Альфа Омеги.
– Опять дитятко все раздало обормотам каким-нибудь? Прикажете подать щи да кашу-то?
– Подай-ка лучше мои линзы! – прикажет Альфа Омега.
– Линзы!!! Чего удумало дитятко! Снова кутить?! Не пущу! Опять гонять будешь, лошадей батюшкиных загонишь, а то еще непонятно с кем еще спутаешься там! Штрафов налетит! Что мне потом светилам докладывать о барском таком поведении? Воля твоя, сударь, а линзы я не выдам!
– Смотри, не заряжу тебя, когда свет дадут!
Савельич, сокрушаясь всеми своими поломанными микрочипами, достанет из сундука линзы, протянет их Альфа Омеге. Альфа Омега разляжется на пенопласте, приклеит линзы к глазам, приложит к ним чипированные ладони – и окажется в Москве.
Москва, сияющая, пленительная, всегда ночная и всегда ослепительная, с редкими, по особым праздникам, утрами, красящими нежным цветом стены древнего Москва-сити, будет единственной разрешенной Списком Свобод отдушиной для постояльцев и постоянцев последних времен. На то, чтобы их, отдушин, было побольше, не хватит электроэнергии, и Москва будет выбрана как лучшее место, остававшееся на Земле на момент начала ядерной войны.
Демократия запретила бы и Москву, но справедливо рассудила, что где-то же нужно этим ордам, живущим в Автономии, охваченной парниковым эффектом, этот пар выпускать – стабилизаторов-то на всех не напасешься. Благодарные орды будут гонять по освещенным проспектам на аэролыжах и авиакабриолетах, проигрывать последние баллы в блистающих казино и натрескиваться давно забытым рассольником в ресторане «Пушкин» – собственно, сам Пушкин не будет забыт исключительно благодаря этому поразительно живучему ресторану.
А клубы-то, клубы! Круглосуточные ночные клубы Москвы будут переполнены хотя бы потому, что в реальном мире в последние времена почти невозможно будет завести романтические отношения. Еще в предпоследние времена юристы цивилизованных стран обложили отношения множеством нотариально заверенных согласований. Перед тем, как назначить свидание, нужно было направить протокол о намерениях, убедиться, что предмет увлечения его получил и подписал, согласовать порядок действий, длительность первого поцелуя, дорожную карту развития отношений, а если дело не оказывалось похоронено под кипой подписанных бумаг и доходило до первой ночи, тут еще, кроме медицинских справок, требовалось нотариально заверенное заявление от всех бывших – о том, что они в курсе, что они бывшие, и не возражают, если их бывший проведет ночь с кем-то другим. При этом случались такие зловредные бывшие, которые возражали даже в том случае, когда предоставлялось ими же самими подписанное соглашение о прекращении отношений – и тогда предстояли многолетние нервотрепки судов Демократии. К тому же для первой ночи (равно как и для всех последующих) был необходим коитальный контракт, где прописывалось все, начиная от поз и заканчивая тем, кто будет утром варить бамбуковый кофе.
Романтические отношения, таким образом, превратились в такую зубодробительную тягомотину, к тому же лишенную главной своей прелести – спонтанности, – что мало кто на них отваживался, и они постепенно вышли из привычки последнего человечества, стали милой причудой предков, подзабытой забавой истлевшей старины – вроде библиотек.
А в Москве будут по-прежнему клеиться и кадриться, и будут пениться пляжные вечеринки в гигантских соляриях башни «Империя» – последнего, что удалось построить перед войной – и расползутся по улочкам кальянные, марихуанные, кокаиновые, разрешенные на излете той самой последней империи. Вновь заколышутся пьяными волнами Патрики, слегка оглушенные нестерпимым биением жизни, как будто не было ни войны, ни потопа, как будто все как раньше, как в предпоследние времена, когда вы, читающие эти строки, и думать не думали про всемирный потом.
Скопив баллы на водорослеловецких галерах и крапивных плантациях, орды постояльцев последних времен будут переть в Москву так, будто она резиновая. Но она не будет резиновая. Она будет виртуальная.
В тот затянувшийся вечер одного из последних дней последнего года последних времен отборнейший экземпляр, Альфа Омега, будет лететь по виртуальной Москве на аэроборде, ловко подныривая под парящими в воздухе пешеходными мостиками, мигающими цветомузыкой, и это будет уже совсем другой, виртуальный Альфа Омега – с более мужественными чертами и легкой щетиной, прячущей детскую ямочку на подбородке.
Аэробордом он увлекся недавно и с чисто научными целями – доказать, что можно обогнать скорость света. Доказать пока не доказал, но пристрастился. Мимо будут лавировать авиакабриолеты, и роскошные авиалимузины будут высаживать пассажиров прямо у чугунных балконов над старинными вывесками магазинчиков, в предпоследние времена торговавших пластиковыми игрушками, которые дети выбрасывали через неделю после покупки – когда в мире еще были дети и еще не было многометрового слоя мусора надо всеми четырьмя океанами, состоящего, преимущественно как раз из этих игрушек.
Обогнув ковер-самолет, припаркованный какими-то гастарбайтерами прямо над Триумфальной аркой, Альфа Омега вылетит на Кутузовский, и вдруг перед ним резко затормозит платиновый авиакабриолет. Альфа Омега едва не перелетит через него вверх тормашками. Из кабриолета выпорхнет не кто иной, как черешневое человекоподобное, и теперь уже Альфа Омега был бы не вправе поспорить с плотником, что это не барышня, – перед ним будет самая сногсшибательная из барышень, когда-либо ослеплявших и без того ослепительную Москву – осанистая, красивая, знающая о своей красоте и знающая ей цену. В прямом, к сожалению, смысле слова.
Перед барышней в воздухе выткется дорожка из рубиновой тротуарной плитки, и, не заметив Альфа Омегу, барышня двинется к одному из балконов, откуда будет нестись старинная песня с малопонятным текстом: «Замечательный мужик меня вывез в Геленджик».
Длинные золотисто-русые волосы волнами упадут до самого копчика, и, пока барышня продефилирует по парадной дорожке, Альфа Омега станет быстро вращать зрачками под линзами, примеряя на барышню все наряды, которые только успеет придумать: и короткое, в стразах, коктейльное платье, и вечернее, красное, с открытой спиной, и велюровый голубой костюмчик с маленьким капюшоном, на секунду сделавший барышню похожей на Я. Но больше всего почему-то Альфа Омеге понравится странный – самим им придуманный и все равно странный (непонятно, откуда он его взял) – ни на что не похожий наряд в виде длинного белого платья и такой же длинной накидки, закрывающей золотистые волосы.
Оставшись в коктейльном, барышня исчезнет за дверью грохочущего балкона под неоновой вывеской «Геленджик», которая, по крайней мере, как-то объяснит Альфа Омеге текст непонятной старинной песни. Он мгновенно припаркует свой аэроборд и перепрыгнет решетку балкона.
Но тут его резким движением грандиозного кулака остановит хмурый амбал в черном спортивном костюме, с торчащими из кармана нунчаками.
– Лишь бы не было войны! – поприветствует амбала Альфа Омега. – А тут у вас что?
– Клуб, – процедит амбал, не отвечая на приветствие, и уставится на видавшую виды бейсболку Альфа Омеги. – А ты шаркай, чувак, куда шаркал. Я фейсконтроль. И твой фейс мне не айс.
– Да ладно тебе. Мне надо найти там кое-кого.
– Отвали, я сказал, тут и без тебя душно, душнила.
Но на Альфа Омеге, очевидно, скажется длительный перерыв в приеме стабилизаторов. Краем глаза он заметит в глубинах клуба черешневую барышню, парящую под зеркальным шаром, изображающим солнце, и машинально сделает шаг внутрь, слегка зацепив козырьком бейсболки могучий бицепс амбала.
Размахнувшись, амбал наотмашь ударит Альфа Омегу в лицо. Альфа Омега рухнет на чугунную решетку балкона. Ощупав рукой припухшую скулу, поднимется и молча в упор посмотрит на ударившего его амбала. Амбал, разминая кулак, с вызовом уставится ему прямо в глаза, ожидая, что тот предпримет.
И тут Альфа Омега неописуемо озадачит видавшего виды амбала. Не поднимая руки для ответного удара и не защищаясь, душнила в бейсболке скажет:
– Отличный удар. Бей еще.
Опешив, амбал тем не менее все же заедет Альфа Омеге еще раз. Правда, уже не так вдохновенно. Альфа Омега качнется, но удержится на ногах. Потрет ушибленную скулу. Снова посмотрит амбалу прямо в глаза.
– Доволен? А теперь дай пройти, по-братски.
Видавший виды амбал ошалеет от неожиданности, как вчера в похожих обстоятельствах ошалел видавший не меньшие виды Сэмэн. Амбал замешкается, и Альфа Омега спокойно пройдет за дверь.
– Скотская у тебя работа. Лучше пошел бы сторожем ко мне на Район, – бросит Альфа Омега, не оборачиваясь.
Амбал проводит его круглыми, выпуклыми глазами и еще долго будет похлопывать себя по лицу, как бы примеряя то, что только что сделал Альфа Омега. А тот нырнет в густой флуоресцентный туман «Геленджика» и сразу услышит вкрадчивый голос ИЯ.
– Не хотите ли отомстить? Могу оформить заказ.
– Отомстить? Не-е, не буду.
– Почему? У вас на счету пока достаточно баллов. Месть недорогая.
– Да не из-за баллов. Из научных соображений. Месть – антагонист прощения. Увеличивая количество мести во Вселенной, уменьшаешь количество в ней прощения.
– В списке услуг, доступных для заказа, отсутствует такая опция, как прощение.
– Отсутствует? Очень жаль.
– Плотник прав. Философию надо запретить, – процедит ИЯ.