Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия, и, услышав, оживут.
Евангелие от Иоанна
Следующее утро, одно из последних утр последнего года последних времен, нальется капелями, мимозы в лесу, как юноши, покроются первым пушком, в тайге запестреют крокусы, проклюнутся из прошлогодней листвы морозники, как птенчики из скорлупы, и к ним полетят разбуженные капелями пчелы.
Сотни лет пчелы не приживались на Соловках, их сдувало ветрами с тех самых пор, как первопроходец сурового архипелага, преподобный Савватий, привез из заморских стран пчелиную матку в набалдашнике посоха, когда он еще и помыслить не мог, что на месте его хижины, бедной лачуги в версте от моря, из местных богатырей-валунов вырастут неприступные стены, которые не единожды защитят Соловки от шведов, датчан, англичан, голландцев и немцев, а потом не станет ни Швеции, ни Голландии, ни немцев, ни англичан, ни морей.
В сизом тумане, нехотя уступающем розовощекому утру, в монастырском дворе, между луж, Альфа Омега, укутанный в припасенную Савельичем душегрею, будет колоть дрова из найденных после схода снега деревьев, павших ранней весной. По рыжей сосне, стараясь попасть в ритм с Альфа Омегой, застучит дятел.
Савельич, чавкая металлической челюстью, примется окучивать свою клумбу – каллы и гладиолусы, похищенные роботом за оградой ботанического сада, – одновременно зорко приглядывая за стоящей в луже у клумбы трехлитровой банкой с огуречным рассолом и одним кривым огурцом. Пыхтя от злорадства, он разворчится:
– Вот так! Не хватило баллов кредит за дрова оплатить, плати натурой! Савельич бы подсобил, да Савельич сам уже на ладан дышит.
– Ладан запрещен Демократией как атрибут экстремистской идеологии! – напомнит ИЯ.
– Тьфу, басурманское отродье! – погрозит ржавым кулаком Савельич и снова накинется на Альфа Омегу. – Откуда штрафов-то столько нам налетело!
– Оплачу я штрафы, не переживай! – улыбнется Альфа Омега.
– Чем ты их оплатишь, дитятко! Баллы начисляются за достижения во славу мировой Демократии, а ты чего достиг?! Одну табуретку сварганил – и все?! Даже районное небо в иксплотацию не сдадено до сих пор! Как тебя еще на Соловках-то держат! «Я – вольный художник! Творец!» – примется передразнивать Савельич.
– А вдохновение? Где я должен его черпать? В огурцах твоих? – не уступит роботу Альфа Омега.
– А хучь бы и в огурцах! Ты поспрошай, много ли у кого по нонешним временам огурцы-то для барина припасены!
– Кстати, об огурцах!
Альфа Омега выхватит прямо из-под зоркого взгляда Савельича банку с рассолом, с удовольствием выпьет полбанки и полезет всей пятерней за огурцом. Савельич всплеснет обрубками рук, прохрипит, имитируя сердечный приступ. Заворчит, сетуя на судьбу, которая послала ему такое брыкливое и неслухмяное дитятко, зачавкает, усердно жуя жмых вороники, которую он сам насобирал в тайге, сам накрутил из нее варенья для барина, а оставшееся припас для себя, сложив в потайную яму под монастырской стеной, всегда обложенную свежим папоротником. Савельич смолоду почитал жевание жмыха самым благопотребным, и, к тому же, экологичным способом чистить зубы – впрочем, никто не знает, были ли у Савельича когда-нибудь зубы – если и были, то точно давно повываливались вместе с датчиками и проводами – но даже лишенный зубов, Савельич сызмальства боготворил витамин С и прочил спасение человечества именно этому витамину, а не каким-то там иллюзорным запретным районам.
Очередную семейную перепалку редактированного эмбриона и допотопного робота вдруг нарушит чей-то тяжелый шаг и лязганье металлической цепи. Альфа Омега поднимет взгляд от полена и увидит нунчаки, торчащие из кармана черной спортивной куртки.
– Это еще кого принесло? – грозно скажет Савельич, загородив Альфа Омегу и ощетинившись всеми своими торчащими проводами. – Чего тебе тут надобно, чужестранец?!
Чужестранец, не обращая внимания на старого робота, давно привыкшего к тому, что никто на него не обращает внимания (и, разумеется, зря), подойдет прямо к Альфа Омеге, бросив только короткий взгляд на черешневую Машеньку, собирающую драгоценные щепки.
– Лишь бы не было войны! – поприветствует присутствующих чужестранец.
– Лишь бы не было! – хором ответят Альфа Омега и Машенька.
– Простишь? – взглянув исподлобья, спросит амбал, а это будет, разумеется, именно он, охранник «Геленджика», стукнувший Альфа Омегу на чугунном балкончике у входа в клуб.
– Ты о чем? – скажет Альфа Омега, дружелюбно улыбнувшись амбалу.
– Как о чем? Я же тебе врезал.
– Ну, и что? Ты же не со зла, а по незнанию. Тебе просто никто ни разу не объяснил, что драться – ненаучно. Агрессия – антагонист мира. И когда ты дерешься, ты уменьшаешь количество мира во Вселенной. Если бы тебе раньше кто-нибудь разъяснил закон сохранения массы, ты бы не дрался, – Альфа Омега вглядится в здоровенного амбала и добавит: – Я буду звать тебя Петр.
– Почему Петр? – насупится амбал. – Я Паша. Паша Фейсконтроль.
– Петр по-древнегречески «скала», – неожиданно скажет Альфа Омега.
– Где ж ты, дитятко, басурманскому-то выучилось? Неужто этот французик, которого батюшка наняли немецкому тебя учить? – не в склад, не в лад проворчит Савельич.
– Чипированные человекоподобные знают все языки и не нуждаются в образовании, – напомнит ИЯ. – Дрова должны быть доставлены в банковскую ячейку не позже десяти. В 10:15 вам назначен наряд на дежурство в воскресный морг вместе с плотником!
– О! Долеталось дитятко! Иди теперь жмурикам читай научные лекции! Авось на это у тебя вдохновения хватит, – Савельич яростно сплюнет пережеванный жмых.
Альфа Омега обреченно вздохнет, допьет огуречный рассол и вонзит топор в очередное полено.
– Ты ведь сторожем пришел устраиваться на Район? – спросит он Пашу, переименованного в Петра.
Паша оторопеет от неожиданной догадливости Альфа Омеги и уставится на него выпуклыми глазами.
– Угу. Скотская была работа, реально. Я же не только охранником в виртуалке, я в реале работал на Центральной Спортплощадке погонщиком заключенных, – Петр боднет соловецкую морось бритой головой. – Так ты разъяснишь мне насчет закона про сохранение массы?
– Мне кажется, ты и так уже понял, – улыбнется Альфа Омега.
Зеленая ящерка, замерев от удовольствия в робком луче, упавшем между холодных луж, будет подглядывать за происходящим, готовясь в любой момент сигануть под валуны, такие же бурые, как выцветший хитон цвета пролитой крови, в котором в тот день, один из последних дней последнего века последних времен, в одной из бывших соловецких мукосеен, переделанных в морг, будет лежать нетронутый тлением старец с пожелтевшим платком на лице, две тысячи лет пролежавший в ожидании этого дня.