6

Таяние гренландских ледников близко к точке невозврата. Это чревато экстремальными погодными условиями в Европе, в том числе усилением зимних штормов и летних засух. Некоторые страны могут вовсе уйти под воду.

Лента.ру, 2021 г.


С неудовольствием плотник заметит, что лорнет Нерона направлен на черешневую красавицу (вопреки демократическим запретам, опытный плотник, родившийся до победы мировой Демократии, по каким-то ему одному понятным архаичным признакам будет сразу определять пол даже самых безупречных редактированных эмбрионов). С еще большим неудовольствием он констатирует, что этого совершенно не замечает Альфа Омега.

– Я бы на твоем месте не зевал, а присмотрелся к барышне. Пока другие не присмотрелись, – сквозь зубы скажет плотник Альфа Омеге.

– Во-первых, оно не барышня. Во-вторых, с какой целью? – улыбнется Альфа Омега, всегда снисходительный к старомодным причудам бати.

– А какие еще могут быть цели, скажи на милость?! – огрызнется плотник.

– Бес понятия, – беззаботно ответит Альфа Омега.

Плотник обреченно вздохнет, прикурит сразу две сигареты и всучит Альфа Омеге синтезированную правую руку черешневого человекоподобного.

Ягненок, заливаясь лаем, бросится к хозяину, и только тогда Альфа Омега заметит, что в коридоре появился новый воскрешенный персонаж с изумрудным лорнетом в руке и с сиденьем от унитаза на голове и что он обхаживает черешневое человекоподобное. Альфа Омега сразу поймет, что персонаж был воскрешен давно и уже успел не только освоиться в этом диковинном месте последних времен, но и завел здесь свои правила, что, впрочем, легко получается у некоторых персонажей в любом месте любых времен.

Поигрывая изумрудом, Нерон наклонится к черешневому человекоподобному, развязно возьмет целую, не оторванную крыльями руку и поцелует ее. Человекоподобное резко выдернет руку, изумленное такой немыслимой и к тому же противозаконной наглостью.

– Я разве подписывало разрешение?! – возмутится человекподобное.

– Клянусь Римом, глядя на вас, нельзя удержаться! – воскликнет Нерон.

Чипы в руках у черешневого человекоподобного засверкают цветом «темный лосось».

– Хотите направить заявление об изнасиловании? – спросит ИЯ и тут же само ответит: – А, нет, у вас недостаточно баллов.

– Ай-яй-яй, куда смотрят боги! У такой нимфы – и нет баллов даже на заявление об изнасиловании! Впрочем, согласен, изнасилования нынче дороги, – вздохнет Нерон.

– Э-э, дядя, ты же слышал, оно не подписывало разрешения, – вмешается Альфа Омега.

Нерон сверкнет изумрудом, но не удостоит Альфа Омегу даже поворота своей увенчанной сиденьем от унитаза головы. После чего, пользуясь тем, что рабовладение не входит в Список Свобод, а значит, разрешено Демократией, Нерон наклонится к черешневому человекоподобному и шепотом повторит свой вопрос:

– Сколько ты стоишь?

– Скажи-ка, дядя, ведь не даром… – с досадой усмехнется Альфа Омега.

Человекоподобное замрет, и по черешневым глазам нельзя будет определить, что оно собирается предпринять: направить заявление об изнасиловании – хоть бы даже и в кредит – или назвать свою цену.

Альфа Омега поймает себя на том, что отчего-то и сам замер и, кажется, даже не дышит, ожидая ответа.

– Надолго? – произнесет наконец черешневое человекоподобное.

– Нет. До конца света, – промурлычет Нерон, снова без разрешения дотрагиваясь до нежного человекоподобного жирной рукой в блестящей, курчавой шерсти.

Тут Альфа Омега почувствует, что вспотел, чего с ним не случалось с тех пор, как Демократия с целью прекращения бессмысленного расхода энергии (как электрической, так и человеческой) запретила спорт.

– А чего бы нам не рвануть в «Геленджик»? – скажет Нерон, еще ближе склоняясь над черешневым человекоподобным.

– Я и так живу в Геленджике.

– Да не в твой Геленджик. В клуб! Самый топчик сейчас. Не слышало?

– Я подумаю, – опустив глаза, тихо ответит человекоподобное.

И тут же Альфа Омегу подковырнет изнутри, словно батиным долотом, и голову сдавит каким-то железным обручем, как если бы батя вместо высококачественного влепил ему в лоб какой-нибудь второсортный эпидермис.

– А все потому, что я свои стабилизаторы бандосам скормил, – скажет себе под нос Альфа Омега.

Он положит синтезированную руку на рыжий кожзам и, забрав ягненка, пойдет к агитплакату: «У кого что болит – один раз отрежь!» Рожи и задницы святой свиньи с настенных гербов проводят его ледяным презрением.

Но ягненок вдруг выпрыгнет из рук Альфа Омеги и побежит обратно к черешневому человекоподобному, а оттуда – назад к хозяину, и, пометавшись так два или три раза, остановится посреди коридора и разревется, как младенец, проснувшийся один в темной комнате.

– Как его зовут? – человекоподобное, слегка отодвигаясь от Нерона, улыбнется и поднимет черешневые глаза.

– Его зовут Я, – скажет Альфа Омега, все еще стоя у выхода из поликлиники.

– Я? Просто Я?

– Да. Он же Я-гненок.

Я зальется умоляющим лаем, и тогда Альфа Омега вернется, обойдет Нерона и его безмолвную свиту, поднимет с кожзама синтезированную руку и ловко приладит ее к плечу черешневого человекоподобного.

– Не жмет?

– Нет, – улыбнется человекоподобное. – Только чешется немножко.

– До свадьбы заживет, – буркнет Альфа Омега, прямо посмотрит на Нерона, и выйдет из коридора, таща подмышкой упирающегося Я и не обращая внимания на вопли ИЯ, возмущенного упоминанием свадьбы.

На улице мусорные баки, как всегда переполненные пластиковым хламом, будут ронять этот хлам на разбитый асфальт, умудрившийся пережить предпоследние времена, и белые катафоты шлагбаума отразят сиреневые лучи знаменитого соловецкого заката – знаменитого не потому что это какой-то особенный, небывалый закат, а потому что почти нигде на земле давно уже нет никаких закатов. Мусорки, хлам и разбитый асфальт припорошит последний мягкий снежок. Последний – в прямом смысле слова.

Альфа Омега механически махнет рукой, шлагбаум распознает его чип и спишет из личного кабинета четыре балла.

– Произведена оплата за парковку летательных протезов, – автоматически сообщит ИЯ.

Вдруг что-то мягкое и упругое прилетит в голову Альфа Омеге. Он вытянет шею, покрутит головой, ягненок потянется мордочкой к лицу хозяина, и второй снежок полетит им обоим прямо в нос. У шлагбаума, с третьим снежком в синтезированной руке, будет стоять черешневое человекоподобное, в целлофановых красных сапожках и красной шапочке, отороченной нейлоновой норкой.

Альфа Омега невольно залюбуется тем, как ладненько припаялась к плечу синтезированная рука, но, вспомнив Нерона, сам себе объяснит, что любуется только лишь профессиональной работой плотника. Нагнется, скомкает в руке крепкий снежок и, улыбнувшись, запустит в черешневое человекоподобное. Но ловкое человекоподобное, бросив третий снежок в шею Альфа Омеги, тут же взмоет над мусорками – Альфа Омега и не заметит, что оно уже успело нацепить летательные протезы – кстати, шикарные, даже слишком шикарные для такого скромного с виду человекоподобного.

В Альфа Омеге проснется спортивный азарт гонщика, он рванет к своему парковочному месту, схватит собственные протезы, закинет их за спину, они тут же ввинтятся в дюбели под лопатками – стильные, тюнинговые крылья цвета «мокрый асфальт». Черешневое человекоподобное, обернувшись, оценит крылья и нежно прошепчет:

– Шикардос!

После чего рванет навстречу закату, и Альфа Омега, взмыв над парковкой, устремится вслед.

Будет февраль, и, обгоняя больших соловецких чаек, двое будут лететь над зацветающими в ранней вечной весне Соловками. Внизу промчится каракуль соснового бора, чьи поляны, как карманы зеленой шубки, до краев набиты вороникой и боровиками, мелькнет соловецкий маяк, работающий на керосиновых лампах, когда-то слепивший мощными прожекторами, а теперь надеющийся лишь на то, что до конца света не исчерпается весь керосин на военных складах, расплодившихся еще до того, как закончилось все, включая войну.

Будет февраль, самый исток вечной весны, и луга, покрывающие Соловки, разживутся коврами бело-синих подснежников и пролесок. За лугами, до самых границ с Автономией, вытянутся бамбуковые плантации, а за ними – Белое море с несметными караванами галер, добывающих водоросли. Эти водоросли и этот бамбук будут главным ресурсом планеты, заменяющим ста пятидесяти миллиардам человекоподобных фрукты и овощи, кофе и чай, мясо и хлеб – ведь нельзя прокормить сто пятьдесят миллиардов единственным светлым сосновым бором, будь он хоть до макушки набит вороникой.

По крепостным валунам будут простреливать зеленые ящерки, расплодившиеся с тех пор, как здесь установились субтропики и теплолюбивые хосты, с неземными усилиями выращенные монахами в Соловецком ботаническом саду, перевалили за ограду сада и стали расти даже в щелях асфальта – без всяких усилий.

– Как у вас хорошо-то, на Соловках! Не то, что в Геленджике! – поразится черешневое человекоподобное.

Альфа Омега не успеет ответить, как ИЯ прокомментирует:

– Климат на Соловках умеренно-субтропический. После ядерной войны здесь установилась устойчивая вечная весна. Зимой преимущественно ранняя весна, с преобладанием ландышей, летом – поздняя весна, с преобладанием сирени.

Ускользая от Альфы Омеги навстречу прохладному солнцу цвета «розовый фламинго» [смотри QR-код], черешневое человекоподобное, со своими белыми крыльями, красной шапочкой и целлофановыми сапожками, в розоватых лучах и само будет похоже на великолепное фламинго, догоняющее породивший его закат.



Цвет «розовый фламинго»





Двое живописно развернутся над Святым озером, пролетят над Монастырем, над Секирной горой, и, покинув пределы благословенного климата Соловков, ворвутся в слепящую тьму остального мира, в Автономию Демократии, где вдали будут угадываться костры с полыхающими ведьмами, проспекты, уставленные распятыми, принудительные абортарии, мусорные берлоги с их человекоподобными постояльцами, свалки, невольничьи рынки… Альфа Омега включит свой фонарик, но ему некуда будет светить – все окутает хламида беззвездной мглы, покрывающая Автономию, как подельник покрывает преступника.

Потрясенное мрачным пейзажем, черешневое человекоподобное замрет на лету.

Живя в одновременно замерзающем и закипающем Геленджике, оно, разумеется, и раньше знало, как выглядит земля за пределами Соловков, но никогда не видело ее в свете фонарика.

– Почему предпоследние люди не остановили глобальное потепление? Разве они не понимали, что рано или поздно будет всемирный потоп? – перекрикивая встречный ветер, спросит человекоподобное.

– Я думаю, им казалось, что это будет так нескоро, что их не касается, – прокричит Альфа Омега.

– После нас хоть потом, – подтвердит ИЯ.

Но даже неусыпное, вездесущее ИЯ не могло бы объяснить, почему на погибшей земле сохранились почти в первозданном виде лишь Соловки да еще пара-тройка ошметков земной географии, как на сердце, убитом обширным инфарктом, сохраняются островки неповрежденной сердечной мышцы, и тогда человек может жить. Почему в первую же весну последних времен, сразу после войны, когда глаза человечества привыкали жить в постоянной мгле, именно в соловецком саду преспокойно проснулась пихта, которую посадил там еще принц Уэльский, еще в 2003-м, когда человечество было убеждено в том, что ядерной войны никогда не произойдет. Эта пихта дала обычное семя, которое, упав на соловецкую почву, дало обычный росток, но, если такое же семя попадало в другую почву, оно сразу же гибло, отравленное темнотой и радиацией, потому что ядерная война, которой никогда не должно было произойти, все-таки произошла.

Тогда же, подточенные потеплением, раскололись Арктика и Антарктика, и айсберги размером с Аляску ринулись в океан, вспарывая брюха целым континентам, как полтора века назад прапрадедушка этих айсбергов распорол железное брюхо заносчивому «Титанику».

Всемирный потоп остановил войну, и человечество, охолонув, обнаружило себя на земле, непригодной для жизни. На скорбящей, раскаявшейся планете наступила вечная мерзлота, вечная духота и вечная тьма.

Чтобы начать все заново, нациям пришлось отказаться от национальных амбиций. На земле победила всемирная Демократия, и бразды правления были торжественно вручены искусственному разуму, поскольку результаты правления разума естественного были на тот момент так удручающе очевидны. Искусственный разум, не в силах помочь Земле, догадался построить для человечества неземной Район, где люди могли бы вечно зализывать раны предыдущих, земных тысячелетий, и именно этот Район, пробивая тьму, будет сиять на пути Альфа Омеги и черешневого человекоподобного, на закате одного из последних дней последнего века последних времен.

– Полетели ко мне на Район? – выдохнет Альфа Омега, перекрикивая рулады встречного ветра. – Это круче, чем «Геленджик».

– Куда-а-а-а??? – недоверчиво рассмеется человекоподобное.

– Я научный руководитель Района. Научу тебя ходить по воде.

– Врешь! – человекоподобное зависнет на месте, как игрушечный розовый вертолет.

– Я никогда не вру!

– А-ха-ха! Не бывает того, кто никогда не врет!

– Те, кто врет, просто еще не в курсе моей новой гипотезы об энергии веры!

Черешневое человекоподобное изумленно посмотрит на Альфа Омегу, рассмеется, резко взмоет и проделает акробатический пируэт, вывернув гибкие крылья. Альфа Омега, залюбовавшись, подумает, что с такими-то выкрутасами немудрено оторвать себе руку.

Район, как всегда, будет мерцать так далеко и так близко, что нельзя будет определить, до него километр или тысячи километров.

Розовое фламинго вдруг остановится в воздухе, обернется, поправит шапочку из нейлоновой норки и крикнет:

– Ты какое-то удивительное. Я такого не встречало! Если не врешь, то полетели!

Но тут, как всегда, вмешается ИЯ и, как всегда, все испортит.

– Зарядки в ваших летательных протезах хватит только на дорогу домой.

– А где ближайшая заправка? – крикнет Альфа Омега.

– Неважно, где. У вас не оплачено электричество. У обоих.

– ИЯ, в кредит! Умоляю!

– Ничем не могу помочь, – неумолимо ответит ИЯ. – Марш по домам!

Не долетев до Района то ли один, то ли тысячи километров, Альфа Омега и черешневое человекоподобное будут вынуждены разлететься каждый в свою холодную нору, от обиды сопя носами, как дошколята – а, впрочем, надежды старомодного плотника на то, что между ними возникнет любовь, в любом случае, никогда не могли бы сбыться, поскольку изможденная, голодная, одновременно замерзающая и закипающая Автономия, где саранча с хвостом скорпиона и женскими волосами превратила людей в стаи взбесившихся от мучений бродячих псов, это полное скорби бывшее человечество отекло такими массами первоклассной ненависти, что откуда же взяться любви, ведь любовь – антагонист ненависти, а значит, любовь будет прочно и навсегда вытеснена из бывшего человечества.