© Свечин Н., текст, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Автор благодарит Владимира Миктюка за историко-краеведческую экспертизу книги
Вечером 10 июля 1913 года надзиратель второго разряда Петербургской сыскной полиции Иван Изралов не пришел на ежедневный доклад к чиновнику ПСП Левикову. Тот курировал Второе отделение наружной полиции[1], куда входили участки, за которые отвечал агент[2].
Левиков сперва не обратил внимания на неявку подчиненного. Титулярный советник был опытным служакой, а в 1907 году даже возглавлял Бакинское сыскное отделение, где пережил покушение на свою жизнь. Теперь Александр Степанович занимал в ПСП ответственную должность чиновника для поручений. Надзиратель не пришел на доклад – значит, был занят неотложным делом. Утром явится и отчитается.
Но Изралов не явился и утром. Это уже было из ряда вон, и на дом к надзирателю отправился курьер. Он вернулся ни с чем: жена сказала, что сама беспокоится за мужа. Ушел вчера в пятом часу пополудни с загадочным лицом и с тех пор не возвращался. В дверях спросил: если меня повысят в первый разряд, что тебе купить с нового жалования?
Чиновник немедленно доложил о происшествии начальнику сыскной полиции статскому советнику Филиппову. Тот успокоил подчиненного: за сорок семь лет существования их службы ни один сыщик не погиб. Скорее всего, агент напал на горячий след и пошел по нему. Такие случаи бывали – надзиратели иной раз проезжали пол-России, филируя преступника. Доберется Изралов до телеграфа и сообщит, где он и что с ним… Но на всякий случай шеф велел осмотреть квартиру и рабочий стол Ивана. Еще он спросил чиновника:
– Что вы ему поручали из последних дел?
– Иван отвечает за Первый и Второй участки Нарвской части, – сказал титулярный советник. – Вы же помните, Владимир Гаврилович, что у нас там.
Статский советник крякнул:
– Да уж…
Участки были одними из самых беспокойных в столице. Они охватывали местности по левому берегу Обводного канала между Царскосельским проспектом и речкой Таракановкой. Один Скотопригонный двор чего стоит! А еще два вокзала – Варшавский и Балтийский – плюс Митрофаньевское кладбище с его близостью к Горячему полю… Притоны Альбуминной и Старообрядческой улиц, казармы рабочих городской бойни, бесконечные лабазы тряпичников вдоль канала… Темные обираловки вокруг банов[3], в каждой из которых квартирует отдельная хевра мойщиков или скрипушников…[4] Пакгаузы железных дорог, как магнит притягивающие всю окрестную погань…
– А те два убийства тоже он дознавал? – насторожился Филиппов.
– Точно так. Без особого успеха, правда. Я уже собирался усилить Изралова другим надзирателем, да…
На этих словах чиновник ухватил себя за подбородок:
– Неужели?..
– Что вспомнили, Александр Степанович?
– Да он вчера и мне строил загадочное лицо. А потом бросил через плечо: не цените вы меня, но я докажу…
В конце июня за оградой Воскресенского женского монастыря нашли два мужских трупа. Документов при них не было, и на установку личности ушло несколько дней. Полицейские выяснили, что это были отец и сын Зыковы, богатые прасолы из Усть-Каменогорска. Приехали торговать скот, получили выручку – и их зарезали. Двойное убийство – происшествие чрезвычайное, градоначальник Драчевский постоянно спрашивал о ходе дознания у Филиппова. Но юбилейные торжества[5] отвлекали все силы сыщиков. Наплыв приезжих, неизбежные мордобой и поножовщина в местах народных гуляний – чины ПСП валились с ног и ждали осени.
Филиппов тяжело поднялся, почесал объемистый живот и сказал:
– Идемте.
Они вошли в комнату надзирателей и двинулись вдоль столов.
– Вот этот его, – указал на стол у окна Левиков. – Делит вместе с Дмитриевым и Гунтаревым.
– Господа, где ящик Изралова? – спросил статский советник у агентов. Один из них, Гунтарев, открыл створку:
– Здесь, ваше высокородие. А еще навалено сверху.
– Что такое?
Филиппов взял со стола сорок шестой том словаря Брокгауза и Ефрона.
– Иван забрал вчера у журналиста[6].
– Зачем?
– Не сказал, ваше высокородие. А вон там закладку видать.
Статский советник раскрыл том на закладке и почернел:
– Вон оно как… Тут еще надпись.
Левиков взял из его рук полоску бумаги и прочел вслух:
– «Сусальников, Матвей, Екатеринбург». Абракадабра или подсказка, Владимир Гаврилович?
– А вот сюда посмотрите, – ткнул тот пальцем в колонку энциклопедического словаря.
– Платов? Тот самый, казачий граф?
– У нас, Александр Степаныч, свой Платов имеется. Нешто забыли?
Тут и Левиков дернул щекой:
– Ах ты господи… Не может быть! Он в столице? Хотя… в марте еще я получил об этом очень поверхностные сведения… докладывал вам, помните?
– Помню и не придал тогда значения, – кивнул начальник ПСП. – Вот и допрыгались. Найдем ли мы теперь Ваню? И думать об этом не хочется.
Филиппов оказался прав. Больше надзирателя второго разряда Ивана Изралова никто никогда не видел. Ни живого, ни мертвого.
Спустя сорок восемь часов в отдельном кабинете ресторана «Англия», что на Офицерской, 17, собрались три статских советника. Компанию Филиппову составили делопроизводитель Восьмого делопроизводства Департамента полиции Лебедев и чиновник особых поручений того же ведомства Лыков. Эти трое являлись лучшими сыщиками столицы. С недавних пор они установили обычай: раз в месяц встречаться и обсуждать накопившиеся вопросы. Сегодня начальник ПСП собрал коллег вне очереди – уж очень срочное было дело.
Выпив по первой рюмке и закусив, их высокородия переглянулись. Алексей Николаевич кивнул Владимиру Гавриловичу:
– Начинай. Ты насчет Изралова?
– Да.
– Так и не нашли?
– Боюсь, и не найдем.
У Лыкова на лбу появилась невеселая складка.
– Это он весной помогал взять Жоржика Могучего на том же Обводном?[7]
– Он.
– Расторопный был…
Филиппов вздохнул, поправил на коленях салфетку и начал рассказывать:
– Имя Матвей на закладке и страница в словаре, на которой рассказывается про графа Платова, дают нам отчетливый след. Видимо, мой надзиратель обнаружил, что к убийству прасолов приложил руку некто Шелашников, бывший горнорабочий поселка Шайтанка Екатеринбургского уезда Пермской губернии. Вы должны его знать – он уже пять лет как в циркулярном розыске.
Департаментские кивнули, но Лыков добавил:
– Уточни детали, а то мерзавцев всяких пруд пруди, всех не упомнишь.
– Этот особенный, – вздохнул главный столичный сыщик. – Зовут Матвей Досифеевич, лет от роду сорок пять, а кличка в уголовной среде – Граф Платов.
– Отчего так? – заинтересовался Лебедев.
– История длинная…
– Тогда махнем еще по рюмке, и продолжишь.
Они выпили, и Владимир Гаврилович задал неожиданный вопрос:
– Знаете, кто такие платирины?
Лыков пожал плечами. Но Лебедев, который много занимался классификацией примет, ответил:
– Это что-то связанное с носом. У платиринов он широкий.
– Верно, Василий Иванович. Платиринами называют представителей тех рас, у которых широкие носы. Это негры, негритосы и австралийцы. У них ширина носа в полтора раза больше, чем длина. А у европейцев, например, вдвое меньше. У иранцев или кавказцев соотношение еще меньше. Так вот. Наш герой имеет особую примету – именно такую картошку на лице вместо носа. Когда он в первый раз угодил в тюрьму, смотритель попался шутник и антрополог-самоучка. Он дал Шелашникову прозвище Платирин и даже записал его в статейные списки. Окружающие уголовники такого слова запомнить не могли и переиначили парня в Платова. Точнее, Графа Платова. Опять же, оба крещены Матвеями.
Алексей Николаевич почувствовал недосказанность и уточнил:
– У парня задатки вождя? Казачьего графа в народе уважают, просто так его именем не назовут.
– Да, наш горнорабочий недолго мыл золото. Вообще, с этим презренным металлом смолоду связана его жизнь. На Урале много золота, им занимаются все кому не лень. А где оно, там воровство, хищническая намывка, незаконная торговля. И кровь. Еще будучи шестнадцати лет, Шелашников убил у себя в Шайтанке десятского. Он нашел самородок в полфунта весом и решил спрятать. Начальник увидел и отобрал. Так Матвейка зарядил ружье мелкими обойными гвоздями, пришел в контору и пустил гвозди обидчику в живот! Поскольку он был еще несовершеннолетний, попал в колонию, из которой вышел уже закоренелым преступником. Второй раз Шелашников зарезал скупщика ворованного с приисков золота, в той же Шайтанской даче[8]. Вскоре попался, получил в подследственной тюрьме свою знаменитую кличку, а затем восемь с половиной лет каторги. Откуда и сбежал меньше чем через год. Это было в девятьсот третьем. С тех пор Графа Платова поймать не могут, а убийств на нем уже около десятка. С двумя прасолами, считайте, дюжина. И он приехал разбойничать в Петербург, сволочь.
– Где их сиятельство промышлял все эти годы? – спросил Василий Иванович.
– Главным образом на Среднем Урале, в родной Пермской губернии. В лихолетье примыкал к банде знаменитого Лбова. Командовал своей шайкой, но с мотовилихинским Робин Гудом тесно сотрудничал.
– Лбова давно повесили, – напомнил Алексей Николаевич.
– Да, пять лет назад. Но его многочисленных сообщников, а им счет шел на сотни, ловят по сию пору. Многие так и не получили наказания за свои изуверские подвиги.
Сыщики заторопились налить себе коньяку. Говорить о лихолетье им без крепких напитков не хотелось…
– Да уж, время было – не приведи Господь повторится… – буркнул Филиппов.
Лыков потер шею – вдруг заболело в том месте, куда угодила пуля, выпущенная негодяем Варешкиным[9]. Действительно, времечко было трудное, многие полицейские не сумели его пережить…
– Что дали поиски? – вернул всех в настоящее Лебедев. – Вы ищете третий день, каков результат?
– Результат ноль, – кисло ответил Филиппов. – След, который взял мой надзиратель, мы изучили. И ничего нам это не дало. На закладке была фамилия Сусальников. Так звали владельца тряпичного склада на Обводном канале, угол с Везенбергской улицей. Весь тот конец воровской, а тряпичники – жулики все без исключений!
В самом деле, промысел по сбору тряпья и других отходов оставался головной болью полиции. Владельцы складов, хозяева артелей являлись важными людьми в преступной иерархии столицы. Именно они укрывали похищенное, переделывали слам[10], содержали воровские шайки и служили при них наводчиками. Особенно дурной славой пользовались Тосина и Боровая улицы, там честному промышленнику вообще жить не пристало. Но и другие закоулки вокруг Обводного канала были не лучше. Опасное место!
– Так что Сусальников?
– Он сбежал в ночь пропажи надзирателя. Чем доказал свою к этому причастность. Мы наводим справки, но дело трудное. Ясно, что он никакой не Сусальников, документы поддельные, а склад его – логовище блатер-каина[11] крупного калибра. Мы отыскали там то, что ребята не успели унести: хлопок и кожи с пакгаузов, десять фунтов платиновой жести, целую гору мешков с сахаром-рафинадом. А еще три магазинные винтовки и тысячу патронов к ним.
– Винтовки? – оживился Лыков. – Террористам продавали?
– Многие купят такой товар, – осадил приятеля Владимир Гаврилович. – И кавказские абреки, и македонские повстанцы, и армянские боевики-дашнаки.
– Послали номера винтовок в Военное министерство?
– Разумеется. Ответа пока нет. Шерстим картотеку, смотрим, на кого похож липовый Сусальников.
– А приказчики со склада? Кассир? Дворник дома, где проживал барыга?
– Приказчики врут, что ничего не знали. Кассир тоже. Дворник – пьяница. Посадить мы никого не можем, припугнуть нечем. Бумаги, переписка – все исчезло, он захватил их с собой.
– Двойное убийство плюс пропажа сыскного надзирателя – да тут любой следователь распорядится насчет ареста, – возразил Лыков. – А в предварительной тюрьме прижмешь и приказчиков, и кассира. Они много знают!
Филиппов скептически покачал головой: мол, тебе легко говорить… Тогда Лебедев веско спросил:
– Владимир Гаврилович, чем мы с Алексеем Николаевичем можем тебе помочь?
– Привлеките силы департамента.
– Конечно, но какие именно? Тебе нужна наша картотека?
– Да. Я пришлю завтра фотопортрет лже-Сусальникова и описание его привычек. Копните у себя, хорошо?
– Копнем, а еще что? Отпечатки пальцев барыги сняли?
– Там сотни отпечатков, и в конторе, и дома. Не разберешься, какие из них его.
Департаментские неодобрительно загудели. Разобраться можно, было бы желание! Пальцевые отпечатки стали брать сравнительно недавно, но их картотека уже приблизилась к ста тысячам. Это если считать с ГТУ[12] и сыскными отделениями.
Владимир Гаврилович поспешил свернуть разговор и обратился к принесенному горячему. Остаток вечера прошел в беседах о том о сем, сыщики чревоугодничали. Лыков рассказал, что семейство решило избавиться от лесного имения в этом году. Его товарищи понимающе закатили глаза: завтра может быть поздно. Весь думающий Петербург чувствовал тягостное и неизбежное приближение беды. Одни веселились, другие продавали недвижимость. Лебедеву с Филипповым продавать было нечего, а веселиться не получалось…
На другой день Алексей Николаевич получил пакет с Офицерской[13]. В нем лежала карточка с изображением малого лет тридцати семи, с плутоватым выражением лица и тонкими поджатыми губами. Заурядный господин и какой-то сухой, с глубоко запрятанным характером. Будто старовер, недоброжелательно отметил статский советник. Почему старовер? Он подумал и сам себе ответил: есть в этом сбежавшем деляге что-то от начетчика.
Весь день Лыков рылся в картотеке департамента, излазил архив Окружного суда, справился в ГТУ. Начетчика он не нашел, хотя в глазах уже рябило от регистрационных карточек. Статский советник не сдавался. Этот человек причастен к убийству надзирателя сыскной полиции. В то, что Изралов жив, верилось с трудом… Сейчас десятки людей в столице ищут хоть какие-то зацепки. Они не успокоятся, пока не отомстят за товарища. Чиновник особых поручений в пятом классе при министре внутренних дел, прикомандированный для занятий в Департаменте полиции, – так длинно называлась должность Алексея Николаевича. А можно сказать одним словом – сыщик. Именно в таком качестве Лыков рыл землю, чувствуя себя с неимеющим чина надзирателем второго разряда братьями по крови.
Так… Осанка: выправка корпуса, манера держаться. Прозвище, кличка, ложное имя. Особенности жестикуляции, гримасы, мимика. Природный язык, голос, иностранный акцент, областной выговор, наречие. Походка. Особенности одежды. Особые приметы. Привычки, слабости. Из допросов близких к тряпичнику лиц выяснилось, что он говорил чуть гнусаво, при ходьбе сутулился, любил шанежки с творогом (где бы их еще взять в Петербурге) и в состоянии подпития сипло распевал «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”». Целая куча примет, но она ни к кому не подходила.
На другой день явился из отпуска загорелый Азвестопуло. Он начал было излагать шефу свои путевые впечатления, но тот заткнул фонтан красноречия коллежского асессора и велел помочь с поиском. А именно связаться с Московской сыскной: пусть пороются в своей картотеке и попробуют найти любителя шанежек. Через кондуктора в Москву были посланы копия фотографии лже-Сусальникова и описание его примет.
Вышло так, что именно запрос в Первопрестольную дал результат. Люди Кошко[14] тоже чувствовали свою общность с пропавшим сыщиком и отработали на совесть. К концу недели стала известна настоящая фамилия тряпичника – Иван Пиньжаков, мастеровой поселка Шарташ Екатеринбургского уезда. Он действительно оказался старовером, их в Шарташе жило немало. Бандит из шайки того же Лбова по кличке Двоедан[15], он судился в 1907 году в Перми, за недоказанностью получил три года ссылки, из которой сбежал.
Итак, два злодея из одной хевры. Забытое дело осталось незавершенным. Недобитые птенцы «уральского Ринальдино Ринальдо» (так газеты именовали атамана) расползлись по стране, отсиделись, переменили личность и опять взялись за старое.
Установив имена главных подозреваемых, полиция начала методичную работу по их розыску. Первым делом мобилизовали агентуру: Филиппов свою, а Лыков свою. У ПСП счет информантам шел на сотни, но это была главным образом «коридорная» агентура. Так называли мелких осведомителей, вхожих разве что в предбанник серьезной преступности. Воришки, мошенники, скупщики краденого, проститутки, половые в уголовных трактирах, «черные извозчики»[16]. Состоящие с ними на связи агенты принимали ребят не на явочных квартирах, а прямо в служебных кабинетах на Офицерской. Люди в ожидании, когда их позовут, толкались в коридоре у всех на виду, потому и прозывались коридорными. Нарушений конспирации тут не было: подобную публику и так через день тягали в полицию для внушений и расспросов. Находящиеся на свободе мелкие уголовники всегда считались подозреваемыми по текущим делам, сыщики трясли их с утра до вечера…
Два-три десятка серьезных осведомителей, золотой фонд ПСП, работали иначе. С ними на явках встречались только чиновники сыскной или даже помощник Филиппова коллежский асессор Маршалк. А двух-трех человек принимал сам Владимир Гаврилович. Им задачи ставились другие: не подслушать разговор фартовых за биллиардом, а разузнать, куда спрятались бывшие лбовцы.
Алексей Николаевич пошел своим путем. Первым делом он назначил встречу Сорокоуму – столичному «ивану иванычу», вождю преступного мира Петербурга Ларьке Шишку, или Рудайтису, в миру капиталисту Вырапаеву[17].
Они позавтракали в ресторане «Бугорки» на Мясной улице, подальше от любопытных глаз. За соседним столиком пристроились трое парней, каждый из которых был ростом с циркового борца Кащеева[18]. Еще один дежурил на улице, и карман у него сильно оттопыривал револьвер.
– Кого-то опасаешься? – кивнул на охранников сыщик.
– На всякий случай, – пояснил «иван иваныч». – Говори, зачем побеспокоил. Мне в Италию ехать надо, а тут ты…
– Пропал без вести надзиратель сыскной полиции Изралов.
– Ну и что? Я-то тут при чем?
Вырапаев-Рудайтис смотрел на Лыкова холодными волчьими глазами, в которых не было ничего человеческого. Алексей Николаевич понял, что разговор не задастся. Но следовало попытаться.
– Когда мы с тобой договаривались, ты сказал: везде должен быть порядок, и в фартовом мире тоже. Помнишь?
– Помню.
Статский советник начал горячиться:
– Убийство сыскного надзирателя, по-твоему, порядок?
– Трупа ведь нет? Нет. Почему вы решили, что тут убийство?
– Илларион Саввич, давай говорить серьезно. Что, Изралова держат где-то в подвале на цепи? И вскоре отпустят?
– Понятия не имею.
– Полно врать!
Лыков хватил кулаком по столу. Рослые ребята сразу вскочили и кинулись к ним, но «иван иваныч» жестом вернул их на место.
Собеседники помолчали, опрокинули по рюмке бенедиктина, и Рудайтис спросил:
– Алексей Николаич, какого лешего ты ведешь себя со мной как с капорником?[19] Который получает трешницу за доносы. Ничего не перепутал?
– Извини.
– Так-то лучше. Начнем с начала. Пропал сыскной надзиратель. Возможно, ты прав, его убили и где-то закопали. Что ты хочешь от меня?
Лыков потер вспотевшие вдруг ладони и заговорил спокойно:
– Знаешь, как я тебя называю в разговорах с Азвестопуло? Профессор Мориарти. Читал Конан-Дойла?
Бандит с усмешкой кивнул.
– Так вот, если ты Мориарти Петербурга, то обязан знать все, что творится в городе. А уж такое неслыханное преступление, как убийство надзирателя сыскной полиции, тем более не могло пройти мимо твоего внимания.
Сорокоум продолжал молчать, только сверлил сыщика взглядом. Тот махнул еще бенедиктина, закусил каперсом и продолжил:
– Мы с тобой заключили соглашение. Не как лягач[20] с полицейским, а как две высокие договаривающиеся стороны. Ты от преступности, я от закона. Суть соглашения позволю себе напомнить: избегать крайностей. Правильно формулирую?
– Ну, в целом да…
– Не юли, ты ведь теперь не Ларька Шишок, как двадцать лет назад, а серьезный деловик.
Рудайтис тоже махнул рюмку и уточнил:
– Ты хочешь, чтобы я сдал тебе Графа Платова на блюдечке?
– Видишь, ты даже знаешь, кто убийца. Граф Платов, он же Матвей Шелашников. Он переступил линию, которую нельзя переступать – казнил полицейского. Никакая власть не потерпит подобного.
«Иван иваныч» с издевкой парировал:
– Ваша власть спустит и не такое.
Лыкову очень захотелось врезать бандиту кулаком в челюсть, но делать этого было нельзя.
– Ты хочешь сказать, что убийство останется безнаказанным? – спросил он.
– Нет, почему же. Поймай его и накажи.
– Я ловлю. Но считаю, что ты должен помочь мне.
– С какой стати? – опять усмехнулся Рудайтис.
– С той, что негодяй переступил черту.
– Лыков, ты эту черту сам придумал. Нету ее. Фартовый сложил фигариса…[21] Так жизнь устроена. Ты хочешь ее поменять? Утопист!
– Не должно быть подобного в державе, – упрямо настаивал сыщик. – Вы бегаете, мы догоняем, это нормально. А убивать нельзя! За такое сразу в ящик.
Бандит вздохнул, словно устал от спора:
– Сними шоры. Или розовые очки, не знаю, как правильно. Держава твоя насквозь сгнила. В ней сейчас все дозволено. Чего верещишь, как малолетка? Не должно, переступил черту, в ящик… Пустые слова. Дам кому полагается сколько полагается и буду делать что хочу.
– Но…
– Заткнись. Какая еще черта? Сильный поедает слабого спокон веку.
Таким Лыков своего антипода еще не видел. Сорокоум явно не хотел помогать сыщику. И фактически отменил все прежние договоренности. Что случилось?
Постепенно до него стало доходить. Еще год назад он подвел своего осведомителя Суровикова к ближайшему помощнику «ивана иваныча» Никифору Ногтеву по кличке Верлиока. Этот старый разбойник держал на Амбарной улице резбенно-иконостасную мастерскую. Звали его сейчас по паспорту Чухонцев. Наружно он резал иконостасы, а на самом деле дирижировал торговыми операциями шефа. И не только торговыми, но часто и боевыми. Для этого при Верлиоке существовал карательный отряд. Лыков знал о двух ликвидациях, проведенных лиходеями, но начальству не докладывал. Убили-то разбойников, приятелей низложенного «ивана» по прозвищу Мезгирь, на котором крови было больше, чем на полевом хирурге…
Суровиков еще весной доложил сыщику, что люди Рудайтиса занялись скупкой украденного с приисков золота. И быстро вышли на значительные обороты, особенно на Среднем Урале. Именно оттуда был родом Граф Платов. И с золотом он имел дело смолоду. Не иначе, Матвей Досифеевич стал уполномоченным Сорокоума по рыжью и наладил скупку и доставку его в столицу. Далее «иван иваныч» уже сам продавал его в Германию и Австро-Венгрию через евреев-контрабандистов. Если догадка сыщика верна, питерский Мориарти не выдаст столь полезного человека. Можно уходить, беседа не получилась.
Конечно, Алексей Николаевич утаил свои мысли. Иначе Рудайтис догадался бы, что где-то возле него окопался лыковский освед. И сыщик сыграл обиженного. Он отодвинул тарелку с принесенным каплуном, встал и сказал резко:
– Так, значит? Вам теперь все можно? Ну, тогда и нам тоже все можно. Смотри потом, не пожалей.
И направился к дверям. Рослые парни опять вскочили и вопросительно смотрели на шефа. Тот махнул рукой: не мешайте, пусть уходит.
Так выстрел ушел в молоко. Но только на первый взгляд. Алексей Николаевич теперь знал, что разыскиваемый им злодей прячется под крылом Сорокоума. Это давало беглому, при возможностях «ивана иваныча», гарантию почти полной безнаказанности. Скорее всего, Рудайтис вывез разбойника из столицы и спрятал где-нибудь в провинции. Тем не менее шансы найти его есть. За Верлиокой установлено наблюдение, да и Суровиков в случае чего даст сигнал.
Прямо из «Бугорков» статский советник поехал на явочную квартиру на Газовой. По пути нанял «красную шапку»[22] и передал ему записку для Суровикова: быть через час в известном ему месте. Когда они встретились, полицейский изложил агенту ситуацию и поставил задачу.
– Захар Нестерович, – сказал он, – дело трудное и опасное. Они убили агента сыскной полиции! Впервые за сорок семь лет ее существования. И Сорокоум даже не стесняется содеянного. Рамок нет, что хочу, то и ворочу. Не так мы с ним договаривались, не так. Видимо, полезность бывшего горнорабочего перевесила здравый смысл. Надо не только поймать убийцу, но и поправить мозги «ивану иванычу». Иначе он так далеко зайдет.
– Что я должен делать?
– Войти в золотые обороты бандитов.
– И каким образом? – старик нахмурил седые брови.
– Не знаю. Думай сам, соблюдай осторожность. Я понимаю, напрямки нельзя. Закинь удочки и жди, когда клюнет. Узнал же ты, что люди Сорокоума скупают краденое рыжье и возят его в Германию.
– Случайно однажды проговорился Верлиока. Второго раза может и не быть! Я продаю краденую мануфактуру, от рыжья стою далеко, и никто меня туда не пустит. Жди не жди, все равно не клюнет. Вы, Алексей Николаич, поручайте, что по силам. А не так…
– Адамова Голова, – напомнил старому головорезу его кличку сыщик, – не сердись. Делай, что по силам. Раздвинь только уши на всю ширину. Любая вскользь брошенная фраза, любая случайная оговорка – все мне на стол. Договорились? За сведения плачу премию.
Освед, получающий с продажи краденой мануфактуры от Рудайтиса три тысячи в месяц, только хмыкнул. Но тут же насторожился:
– Вы намекаете, что прижмете мою коммерцию? Больно много стал зашибать?
– Нет, что ты, – успокоил барыгу сыщик. – Уйдешь – мне нового придется искать. А где его взять? Торгуй, что с тобой поделаешь… Но уши навостри!