© Свечин Н., 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
Лыков вышел на улицу, осмотрелся. Восьмой час вечера… Каменноостровский проспект был ярко освещен, по нему в обе стороны сновали люди, катили экипажи, мигали сигнальными огнями трамваи. Оставалось чуть больше недели до Рождества, и питерцы готовились к празднику, закупали подарки для близких и всякую снедь.
Статский советник сел в трамвай второго маршрута, что курсировал между Новой Деревней и Михайловской площадью. Ему было лень тащиться своим ходом через Неву. Алексей Николаевич намеревался вкусно отужинать. Они договорились с Азвестопуло покутить в ресторане «Контан», что на Мойке возле Красного моста. Сергей осваивал новую для него роль богатого человека. Вернувшись из Якутии с капиталами, он постепенно входил во вкус. В частности, нувориш повадился посещать с шефом дорогие заведения и изучать их кухню. Лыков раньше него освоил преимущества, которые дает богатство, и охотно делился с помощником сокровенными знаниями. Тот впервые мог платить за ужин сам. И теперь даже злоупотреблял этим.
Выйдя на Суворовской площади, сыщик опрометчиво двинул через Марсово поле. И вскоре пожалел об этом. В мирное время плац убирали солдаты лейб-гвардии Павловского полка. Сейчас они были на фронте, за исключением запасного батальона. А тыловики волынили и плохо чистили плац от снега. Алексей Николаевич сбавил ход. Все же рейд в далекие студеные горы дался ему нелегко: возраст давал о себе знать.
Увязая в снегу по щиколотку, сыщик тихо бранился под нос. Он решил выбраться на Миллионную улицу и свернул к Мраморному дворцу. Тут из-за рождественских балаганов вылез долговязый парень в треухе, с наглыми глазами фартового.
– Эй, дядя! Сколько время? – спросил он дерзко.
Лыков ответил в тон ему:
– Без пяти минут не твое дело!
– Ишь как гундосит… А вот это, дядя, видал?
И налетчик вынул из кармана полушубка нож.
Статский советник вздохнул: опять… Не драться же с дураком? Он полез в подмышечную кобуру и извлек браунинг:
– А ты вот это видал, баранья голова?
Фартовый взвизгнул и бросился было наутек. Алексей Николаевич стрельнул ему под ноги, и тот сразу плюхнулся в снег:
– Не убивай, дядя, я сдаюсь!
Лыков приблизился, поставил ему на спину ногу и огляделся. Перед Мраморным дворцом разгуливал городовой, но он не решился покинуть пост. Тогда сыщик вынул свисток и подал полицейский сигнал «ко мне!»: два длинных свистка, два коротких и снова два длинных. Тут же постовой подбежал к нему. Это оказался хорошо знакомый статскому советнику городовой Первого участка Адмиралтейской части Савушкин.
– Что прикажете, ваше высокородие? Опять жулика поймали?
– Бери выше, Савушкин. Там где-то его ножик валяется, подбери.
Служивый поднял финку:
– Ого! Вооруженный грабеж! Арестантские роты.
– Пойдет к дяде дрова колоть, – согласился сыщик.[1]
Городовой поднял задержанного и обыскал.
– Чистый, ваше высокородие. Прикажете сдать в участок?
– Да, ступайте. Скажешь приставу, что письменное объяснение я пришлю завтра.
– Слушаюсь. Двигай копытами, кузькина позевота! Нашел на кого руку подымать – на самого Лыкова!
Алексей Николаевич рванул к Конюшенному ведомству. Здесь снег убрали, идти стало легче, и он бодро доковылял до ресторана. Помощник уже ждал его. Сергей с видом завсегдатая перелистывал меню. На столе красовались английская горькая водка и метакса.
– Ну наконец-то… Я тут скучаю, не знаю, что выбрать.
После объявления в стране запрета на продажу крепкого алкоголя его подавали лишь в ресторанах. Доктора могли выписать рецепт больному, нуждающемуся в лечебных дозах коньяка. Некоторые эскулапы уже сделали на этом состояния…
Азвестопуло ворчливым тоном стал зачитывать, косясь на шефа:
– На первое официант рекомендовал суп пьемонтез, а на горячее – лангет де бёф пейзан. Что скажете, господин специалист по шамовке? А еще есть суп перль де орж, утка маренго, консоме орор и севрюга стофато. С чего начнем?
Статский советник бесцеремонно вырвал у коллежского асессора меню:
– Дай сюда, мизерабль![2] Учишь тебя, учишь, а толку нет. Я ведь в тот раз уже говорил: суп пьемонтез – это смесь из толченых сухарей, яиц и сыра с пряностями. Ее сбивают и потихоньку льют в горячую воду. Дрянь редкостная.
– М-м…
– Суп перль де орж не лучше. Пюре из перловой крупы с добавлением сливочного масла, яиц и тех же пряностей. Ну и мяса чуток.
– А…
Лыков не дал помощнику договорить:
– Утка маренго ничего, есть можно. Ее сначала обжаривают, потом тушат в белом вине, добавляя помидоры, грибы и чеснок.
– Но почему так назвали? – заинтересовался Сергей. – Ведь маренго – это цвет. Серый.
– Маренго – это город в Италии, где в тысяча восьмисотом году Наполеон победил австрийцев, – пояснил шеф. – Кстати, с большим трудом и благодаря цепи случайных везений. Он щеголял тогда в серой шинели, вот потому и назвали так цвет. А утку, или цыпленка, тут историки спорят, ему подали сразу после битвы. Тогда в нее добавляли яичницу с раками, но сейчас от этого отказались.
– Беру, – решил богатей. – А остальное как перевести на русский язык?
– Лангет бёф пейзан – тонкие кусочки отбитой говяжьей вырезки, тушенные по-крестьянски, то есть с овощами и беконом. Ну, есть можно… А севрюга стофато – значит приготовленная в печи.
– Та-ак, – сурово сдвинул брови грек. – Севрюгу тоже беру, побалую организм. А ваше высокородие чем заполнит вечер?
Лыков опять зашуршал меню:
– Начну с консоме прентантьер. Мясной бульон с рублеными овощами. Вкусно! Далее, хочу жиго де мутон – запеченную заднюю ногу барашка. Мозги беарнез тоже хорошая штука: подаются с яично-масляным соусом, где мало белков и много желтков, а также тимьян, эстрагон и другие пряные травы…
Азвестопуло вынул блокнот и прилежно записал слова шефа:
– Поражу Машку, когда придем сюда вместе.
– Жене предложи гато франжипаль, это сладкие пироги с миндальным кремом.
– Запротоколировал, Алексей Николаич. Блесну – ух! Ну, начнем?
Несмотря на рождественский пост, в первоклассных ресторанах предлагали в большом выборе скоромные блюда. И то сказать: с началом войны люди стали меньше соблюдать такие обряды. Словно подозревали, что недолго осталось веселиться и надо набаловаться всласть…
Сыщики заказали каждый свои блюда и, не дожидаясь горячего, выпили по первой. На закуску шли буженина, тонко нарезанные сухие колбасы и медвежий окорок.
Спустя час осоловевшие и умеренно хмельные, Лыков с Азвестопуло вели разговор ни о чем. Оркестр лиристов услаждал их слух. По залу прошел и помахал статскому советнику Игнатий Игнатьевич Липский, директор «Контана» и популярный в столице человек:
– Как дела? Якши? Ну, слава богу!
Сергей вынул пачку дорогих папирос «диамант» и дымил не хуже паровоза. Он вспоминал холодные якутские реки, бухту Гертнера, спасительный миноносец на серых волнах, бой с бандитами в устье Сусумана. Алексей Николаевич вяло ему поддакивал. Сыщики выпили, не чокаясь, за упокой души Волкобоя, похороненного у слияния Сусумана с Берелёхом[3]. Тут мимо них прошла красивая дама в модном наряде. Алексей Николаевич проводил ее оценивающим взглядом и вдруг повернулся к помощнику:
– Однако мы с тобой слишком расслабились, Сергей.
Тот встрепенулся:
– Что не так?
– Позади нас сидит незнакомый человек, по виду – фартовый.
– Ну и что? Порядок не нарушает? Пьет-закусывает? Это не запрещено.
– Ты не понял. Он преступник. Глянь на него, только незаметно.
Коллежский асессор скосил глаза и потянулся к рюмке:
– Да, рожа знатная. Я его тоже не знаю, но… явный маттоид[4]. Однако что с того? Славный юноша. Может, он отсидел свое, а теперь празднует освобождение. И мы будем из-за него портить себе вечер?
– Будем, Сережа, – срезал его шеф. – Потому как его собутыльник не нравится мне еще больше, чем твой славный юноша. Заметил особенность его внешности?
– Типичный немец. Бритый, щеки аж лоснятся. Таких тысячи.
Алексей Николаевич понизил голос:
– Мы ведь воюем с германцами – забыл?
Азвестопуло никак не хотел прерывать ужин:
– Если германец, то сразу шпион, что ли? И он вот так, у всех на виду, в дорогом ресторане общается со своим агентом? А не проще на явочной квартире в Парголово, без свидетелей? Знаете, как это называется, Алексей Николаевич? Шпиономания.
Лыков замешкался. В самом деле, для свидания с агентом место выбрано неудачно. И глупо пороть горячку. Два приятеля выпивают. Пусть у одного из них наружность человека из блатного мира, но за это не арестовывают. Второй вроде михель[5]. И что? Скомкать такой приятный вечер?
– Давай телефонируем в сыскную, чтобы прислали двух топтунов, – предложил старый сыщик молодому. – Пускай проследят за ребятишками. Утром узнаем, кто они такие.
– И продолжим угощаться? Тогда я пошел звонить.
Грек сорвался с места и направился в телефонную комнату. Только он скрылся за дверью, как незнакомец с лицом маттоида бросил на стол трешницу и тоже направился к выходу. Выждав паузу, статский советник двинул в гардероб. Однажды, много лет назад, он так же интуитивно вышел из поезда на глухой станции, заподозрив в незнакомом попутчике опасного злодея и решив его проследить. И не ошибся. Тогда сыщик открыл банду, которая под видом лесных объездчиков жила в лесах Вязниковского уезда. Много лет разбойники нападали на Московском шоссе на экипажи, убивали ездоков, а тела зарывали в лесу. Свидетелей и улик не оставляли. Вокруг их сторожки потом обнаружили целое кладбище. Люди пропадали бесследно, полиция смотрела на это сквозь пальцы: нет трупа, нечего и дела заводить… Лишь профессиональная наблюдательность сыщика – а фартовых он видел за версту – помогла уничтожить опаснейшую шайку[6].
Получив свое пальто, Лыков вышел на улицу. Объект как раз сворачивал на Гороховую. Он обернулся – сыщик предвидел это и снуло поплелся к Мойке. Постоял у перил, глядя на застывшую рябь реки, и спиной почуял, что парень не ушел, а ждал за углом и высунулся – проверил, нет ли хвоста. Обычные люди так себя не ведут… Клюет, клюет! Только вот как выследить ночью столь осторожного преступника?
Алексей Николаевич поспешил к перекрестку и тоже свернул на Гороховую. Незнакомец удалился от него уже на пятьдесят метров (Лыков старался пользоваться метрической системой, которая все больше вытесняла старые сажени и аршины). Сыщик перешел на другую сторону улицы – так легче оставаться незамеченным – и зашагал следом.
Вдруг, почти дойдя до Казанской улицы, бывшей Кошкиной, фартовый шмыгнул в подворотню и был таков. Ворота в это время суток полагалось запирать! Не иначе, прежнего дворника призвали в армию, а его сменщик оказался ленив…
Движение на Гороховой было небольшое, и полицейский смог быстро пересечь ее. Шагнул в распахнутые ворота, прислушался. Шаги удалялись в сторону бывшего Николаевского сиротского, а ныне Женского педагогического института. Идти следом? Темно, безлюдно, парень тертый – можно нарваться на перо[7]. Сыщик сунул руку за пазуху, взялся за ручку браунинга и медленно двинулся вперед, будучи настороже. Но, пока он дрейфил, блатной времени не терял, и вскоре послышался стук копыт. Лыков выбежал на Казанскую и увидел финский возок, быстро удаляющийся в сторону Невского проспекта. Проклятье!
Поблизости не было ни одного экипажа, и объект слежки благополучно ушел от наблюдения. Злой как черт Алексей Николаевич вернулся в «Контан», но не обнаружил там ни своего помощника, ни предполагаемого германца. Ему оставалось только отправиться домой.
На квартире статский советник первым делом выпил для сугреву пару рюмок водки. После чего приволок стул в коридор и уселся возле телефонного аппарата. Он начал чистить канал ствола браунинга, браня под нос фартового с Марсова поля, добавившего ему работы. А сам ждал сведений от помощника, и не обманулся. Через сорок минут раздался звонок. Лыков снял трубку и услышал голос Азвестопуло:
– Шеф, это вы?
– Да. Говори.
– Я проследил бритого до гостиницы «Митава». Действительно, русскоподданный немец, звать Теодор Генрихович Веделе. Проживает постоянно в Москве, комиссионер по бурому и коксующемуся углю. Завтра наведу о нем справки и в полиции, и в контрразведке. А у вас как?
– Обдурил меня фартовый, – пожаловался Лыков. – Умчался на вейке[8], даже рукой не помахал.
– И?
– Утром проверю его по картотеке. Спи, ты молодец. В отличие от меня…
– Шеф, не расстраивайтесь. Вспомните, какая была утка маренго!
– Только ею и утешаюсь. Приходи завтра пораньше, будем вместе искать этого прохвоста.
На другой день розыски фартового не задались с самого начала. Опознать его можно было лишь по фотокарточке, а как отыскать такую в огромном архиве Департамента полиции? Сотни тысяч сигналитических карточек! К вечеру Азвестопуло добавил огорчений. Теодор Веделе был хорошо известен контрразведке по подозрению в шпионстве. Вроде бы его неотступно водят по Первопрестольной филеры охранного отделения. А он ужинает в Петрограде на Мойке… Шпиц-команда[9] департамента помчалась в «Митаву», но германец успел съехать. Коридорный сообщил, что в шесть часов утра к нему явился знакомый, и через пять минут оба покинули гостиницу. Судя по описанию, этот человек и был тем уголовным, который вчера так ловко провел Лыкова.
Прибыли криминалисты и долго снимали отпечатки пальцев. Коридорный между тем вспомнил, что за последнюю неделю утренний гость приходил к германцу трижды и сиживал подолгу. Алексей Николаевич загорелся: парень не мог не наследить, сейчас его идентифицируют по пальчикам! Однако криминалисты развели руками: весь номер в отпечатках лишь одного человека, видимо постояльца Веделе. Других отпечатков нет. Точнее, они есть, но необычные: без папиллярных линий. Жировой след имеется, а рисунка на нем не видно. Криминалисты предположили, что, войдя в номер, фартовый надевал на руки резиновые пальцы, которые используют доктора и провизоры. Так в последнее время нередко поступали воры, начитавшись в газетах про успехи дактилоскопии.
Азвестопуло расстроился, а его шеф, наоборот, обрадовался:
– Едем обратно на Фонтанку, у меня есть идея.
Они вернулись в департамент и сразу же спустились в подвал, где хранилась картотека. Алексей Николаевич обратился к Вилодаки:
– Александра Андреевна, нужна ваша помощь.
Вилодаки служила в регистрационном бюро Департамента полиции под началом знаменитого Салькова. Она вместе со второй дамой, вдовой губернского секретаря Зверевой, отвечала за картотеку дактилоскопических оттисков. Трудолюбивая женщина, личная почетная гражданка, награждена золотой медалью на аннинской ленте «За усердие». Большой знаток всякой дряни!
– Слушаю вас, Алексей Николаевич.
– Напомните, пожалуйста, сколько у нас в картотеке числится лиц, не имеющих на коже своих пальцев папиллярных узоров? Помнится, только один?
– Точно так, – подтвердила чиновница. – Это очень редкое заболевание, не больше случая на миллион. И очень удобное для преступного элемента.
Азвестопуло разинул рот:
– Э! Вы о ком говорите? Есть такие ребятишки, у которых гладкие пальцы?
Вилодаки была замужем за греком, потому симпатизировала Сергею, и ответила вежливо:
– Есть. Это уникальное исключение. Вся ладонь гладкая, представляете? Можно воровать, убивать, а по отпечаткам полиция тебя никогда не найдет[10].
– Впервые слышу, – признался коллежский асессор. – Эвона как… Потому мы и не нашли в номере пальчиков гостя?
– Думаю, это был он, – кивнул Лыков.
– Да кто, скажите, наконец!
Александра Андреевна полезла в самый нижний ящик и вынула оттуда регистрационную карточку с прикрепленными к ней фотографиями в двенадцати позах:
– Знакомьтесь: рецидивист Павел Главанаков по кличке Пашка Бравый.
– Узнаю! – вскричал грек. – Ей-богу он, маттоид из ресторана. Ах, стервец. И какая у него специальность?
– Убийства, – тихо ответила женщина.
Сыщики понурились. Вилодаки глянула в карту и продолжила:
– Осужден Петербургским окружным судом в тысяча девятьсот двенадцатом году к бессрочной каторге за три разбоя, сопровождавшиеся человеческими жертвами. Сбежал с этапа, с тех пор находится в розыске. Очень опасный.
– Еле-еле Филиппов[11] его поймал, – продолжил Алексей Николаевич. – Трупы есть, четверых он зарезал, гадина. А отпечатков пальцев нет. Только агентура и помогла.
Он взял Сергея за рукав и повернул к двери:
– Акт дознания и судебное дело мне на стол срочно. Ступай в ПСП, поговори с теми, кто вел дознание. Также и с осведомительной агентурой, которая его выследила. Подельники, барыги, любовницы, приятели, родня – все, что есть. Фотопортреты размножить, раздадим их постовым городовым. Пусть сделают двести штук.
– А вы куда? – спросил коллежский асессор.
– Пойду признаваться Брюну, как я упустил очень опасного человека. А ты – шпиона.
Брюн-де-Сент-Ипполит, директор Департамента полиции, не сильно симпатизировал Лыкову. Но, как человек порядочный, подытожил рассказ сыщика так:
– Бывает с кем угодно. Один, ночью, на пустых улицах – такую слежку вести трудно. Не вините себя. Мог и пырнуть в подворотне…
– Я держал это в голове и дистанцию взял почтительную. Вот и упустил.
Действительный статский советник махнул рукой:
– Зато теперь мы знаем, что Главанаков в столице. Поднимаем всех, будем ловить.
– Он был в столице, – поправил начальника сыщик. – И наверняка уже покинул ее. Видимо, преступник заметил мое неуклюжее филирование, оторвался, а рано утром нагрянул к сообщнику и увез его прочь. Где их теперь искать?
– Главанаков ведь в циркулярном розыске?[12]
– Да, с тысяча девятьсот двенадцатого года, со дня побега. Вы ведь знаете, Валентин Анатольевич, как это обычно бывает. Когда человек попал в горячие списки, его первое время ловят весьма энергично. Все на ушах стоят! Но если сразу не изловили, постепенно о злодее забывают. Новые герои появляются, и фокус переводят на них.
– Мы напомним, – погрозил кулаком неведомо кому директор. – Заново фокус наведем. Тут еще германский шпион. Безобразие! Двое негодяев в центре Петрограда спокойно угощаются в первоклассном ресторане. Так не годится. Подключайте контрразведку, а я доложу Владимиру Федоровичу.
Товарищ министра внутренних дел генерал-майор СЕИВ[13] Джунковский одновременно командовал Отдельным корпусом жандармов и курировал полицию.
Вечером вместо того, чтобы идти домой, Лыков засел в своем кабинете с окном на внутреннюю тюрьму департамента. Он разложил перед собой загадочные шнуры, которые отыскались в номере Веделе. Их было три: черного цвета, зеленого и синего, и на каждом красовались узлы. Больше всех – на зеленом, под две сотни. Дальше шел черный, там счет шел на десятки, а наименьшее количество узлов имелось на синем шнуре.
Статский советник начал перебирать добычу, морща лоб и напевая под нос что-то унылое. Азвестопуло, собравшийся уже уходить, сел напротив и тоже сделал задумчивое лицо. Так длилось долго, и вдруг Алексей Николаевич сменил минорную мелодию на мажорную. Он пересчитал узлы на черном шнуре и ухмыльнулся:
– Попались.
– Кто и куда? – не понял грек.
– Скажи, Сергей, кому из военных присвоен черный цвет мундирного прибора?
– Артиллеристам и саперам.
– Верно. А синий?
– Кавалерии.
– Зеленый?
– Пехоте.
– Молодец. Теперь вопрос потруднее: сколько пушек у нас в артиллерийской бригаде?
– Э-э… черт ее знает. Сто?
– Загнул, – продолжал веселиться статский советник. – Уточняю: в бригаде два дивизиона, в каждом по три батареи, а в батарее по шесть орудий. Сколько получается?
– Тридцать шесть.
– А теперь пересчитай узлы на черном шнуре.
Помощник сосчитал и воскликнул:
– Тридцать шесть!
– Сообразил? Это результат наблюдений за железнодорожными перевозками. Агент сидел где-то на полустанке и считал идущие в сторону фронта поезда. Пехоту перевозят в теплушках по сорок человек…
– Точно, там еще написано: «Сорок человек, восемь лошадей», – вспомнил помощник.
– Именно. И муды[14], в смысле пехоты, у нас в армии больше всех. Посмотри, сколько узлов на зеленом шнуре: две сотни с лишком. Один вагон – один узел. Получается восемь тысяч солдат, неполная дивизия.
– Черные узлы – значит, мимо проехала артиллерийская бригада, – подхватил коллежский асессор. – Пушки везут на открытых платформах, сосчитать их легко. Но почему так мало отмечено конницы?
– А она почти вся заранее стояла на границе, – пояснил Алексей Николаевич. – Таков был план мобилизации. Пока еще из отдаленных окраин приедут в пехотный полк запасные. На это время врага должна сдерживать кавалерийская завеса. Ведь у германцев срок мобилизации двенадцать дней! У австрийцев – восемнадцать. А у нас помнишь сколько? С ратниками – сорок два дня!
– Однако… – возмутился помощник. – Это из-за наших расстояний?
– Да, и из-за слабой железнодорожной сети. Германцы так и рассчитывали: пока русские собираются с силами, сокрушить Францию, а потом всеми корпусами обрушиться на нас. Кайзер Вильгельм сказал: «Обед у нас будет в Париже, а ужин – в Петербурге». И ведь чуть не получилось!
Сыщики помолчали. Действительно, в августе Париж едва не пал. И русским пришлось ускорить неподготовленное из-за спешки вторжение в Восточную Пруссию, чтобы спасти союзника. Немцы оказались вынуждены срочно отослать туда с Западного фронта два корпуса. В результате армия Самсонова была разгромлена, сам генерал пустил себе пулю в висок. Другая армия, Ранненкампфа, понесла большие потери и ретировалась обратно за нашу границу. Но Париж устоял…
Сергей разглядывал шнуры, даже понюхал их.
– Мазутом пахнут… Мы не сможем найти этого наблюдателя. Мало ли у нас полустанков.
– Завтра утром бери их в охапку и неси на Знаменскую. Пусть ребята начинают искать Веделе. А мы примемся за Пашку Бравого.
На Знаменской набережной размещалось контрразведывательное отделение штаба Петроградского военного округа.
Сыщики надели пальто и отправились по домам. Расставаясь, Лыков сказал помощнику:
– Дело дрянь. Фартовые сговорились со шпионами. Мне надо встретиться с Рудайтисом.
Илларион Рудайтис, он же в прошлом налетчик Ларька Шишок, а сейчас успешный промышленник Вырапаев, был главой преступного мира Петрограда. Тем, кто в среде блатных называется «иван иваныч». Кличка у Рудайтиса была подходящая: Сорокоум. Только что Лыков с Азвестопуло спасли от верной гибели его брата, вытащили из колымских гор, где страшный Сашка Македонец уже приговорил Михаила к смерти. Теперь Сорокоум считал себя их должником. На это сыщик и рассчитывал.
Как всегда, для того чтобы договориться о встрече с «иван иванычем», Лыков телефонировал его адвокату Аванесяну:
– Сурен Оганесович, мне нужен ваш набольший. Срочно!
– Господин Вырапаев сейчас в Москве.
– Когда он вернется?
– Завтра ночью.
– Передайте ему мою просьбу, хорошо? Буду ждать вашего звонка.
Лыков разъединил телефонную связь с присяжным поверенным и спросил жену:
– Авдотья уже ушла?
– А ты как думал? – возмутилась Ольга Дмитриевна. – Одиннадцатый час ночи. Вы там совсем сдурели, скоро дорогу домой забудете.
– Тогда сойди за кухарку, разогрей мне чего-нибудь поесть.
– Я подам тебе на кухне, ладно?
– Угу.
Статский советник вымыл руки и пошел в столовую за английской горькой водкой. Отнес ее в кабинет, пряча от жены, там ухнул большую рюмку и устало развалился в кресле. Фартовые сговорились со шпионами… Если тут единичный случай, куда ни шло. А если нет? Сорокоум должен знать такие вещи. По крайней мере то, что творится в Петрограде.
Много лет назад Алексей Николаевич уже сталкивался с подобным. На Сахалине японцы вербовали русских каторжников, устраивали им побеги, обучали шпионским приемам и возвращали в Россию с поддельными документами. Они создали целую разведывательную сеть из уголовных[15]. Еле удалось тогда ликвидировать эту агентурную организацию, и то не до конца. Теперь вот германцы, возможно, пошли по такому пути. Или все же единичный случай? Главанаков – редкостный негодяй. Так и так надо взять его к ногтю. Захочет ли только «иван иваныч» помочь сыщикам поймать его? Хоть и должник, но свои интересы важнее.
Ответ на этот вопрос Лыков получил через сорок восемь часов.
Сорокоум выслушал гостя с непроницаемым лицом, посмотрел зачем-то в окно и уточнил:
– Шнуры с узлами чьи были, Пашки или того германца?
– Мы нашли в номере у Веделе. Но Пашка мог их туда принести.
– Он и принес.
– Почему ты так думаешь? – встрепенулся статский советник.
– Я встречался с Бравым месяц назад. И он предложил мне наладить наблюдение за железными дорогами, по которым снабжается Северо-Западный фронт.
– Ого! Так прямо и предложил шпионить на врага?
– Без всяких там… как уж?
– Эвфемизмов?
– Да, без них, – кивнул «иван иваныч».
– По законам военного времени расстрельное дело, – осторожно напомнил сыщик.
– А я так ему и сказал. Извини, Паша, но есть менее опасные способы заработка. Твой слишком рискованный.
– А он?
– Попробовал уговорить, – отмахнулся Рудайтис-Вырапаев. – Я, знамо дело, не поддался. Бравый и так, и эдак, потом смирился. Одну важную вещь он мне сообщил. Есть такой Жирносенов, бывший налетчик. В бегах, как многие. – Лыков тут же записал фамилию. – Так вот, сей фрукт служит сейчас старшим весовщиком на станции Дно. Под чужим именем, естественно. Пашка заявил, желая меня купить: Жирносенов получает от него сто пятьдесят рублей в месяц! За то, что записывает военные эшелоны и сообщает.
– Вот сволочь, – вырвалось у сыщика. – Его веревки с узлами мы нашли в номере. Или у Пашки таких «счетоводов» дюжина. Но ты просто отказал ему? Не подумав сообщить в контрразведку?
«Иван иваныч» откинулся на спинку стула:
– Ты, Лыков, все время хочешь сделать из меня осведа. И сколько готов положить из сыскного кредита?
– Ларион! – попробовал воззвать к патриотизму собеседника сыщик. – Ведь война! Кровь льется рекой. А он шпионам продался.
– Вы эту войну начали, с вас и спрос будет.
– Я ее не начинал.
– Ну твой царь начал. Он и ответит, не сомневайся. А я почему должен на своего товарища доносить? Который из блатных, как и я.
– Так… Значит, помогать мне изловить германского пособника ты не будешь? А называл себя моим должником.
«Русский Мориарти» смутился:
– Здесь другое… честь фартового не позволяет сдать товарища…
Лыков почувствовал слабину и поднажал:
– Не тот случай, не лукавь. Какой он тебе товарищ, этот Пашка Бравый? Ты с ним в одной камере не сидел, по этапу не ходил. А долг, Илларион Саввич, я напомню, платежом красен. Отдай мне эту дрянь, и спишем его.
Рудайтис даже причмокнул:
– Спишем с меня долг за Михаила? И больше ты ко мне не придешь с подобными упреками?
– Не приду. Твою честь обещаю на будущее беречь, как девкину невинность.
– Хм… Завлекательно говоришь, Лыков. Так-так… Жирносенова я тебе, считай, уже подарил. Теперь сам Главанаков. Он приезжал ко мне на разговор из Москвы, где тайно держит ломбард на Маросейке.
– Под каким именем он сейчас живет?
– Не знаю.
– Ларион! – стукнул себя кулаком по колену сыщик. – На Маросейке этих ломбардов как вшей на гашнике. Который из них Пашки Бравого?
– Чай, твой друг Кошко сумеет докопаться, – отмахнулся «иван иваныч».
– Аркадий Францевич теперь у нас в Департаменте полиции, заведует Девятым делопроизводством. А в Москве за него остался Маршалк. Странно, что ты этого не знаешь, – поддел бандита сыщик.
– Да мне плевать, кто и где, мое дело теперь коммерция, – осклабился Рудайтис. – На вашей дурацкой войне можно так нажиться, как ни один грант не даст![16]
Он поднялся и протянул собеседнику руку:
– Ну, бывай. Значит, я тебе отныне не должен?
Лыков кивнул:
– Списали.
И перевел разговор на другое:
– Я слышал, ты купил портрет кисти Серова, так?
– Откуда прознал? – нахмурился «Мориарти».
– Слухами земля полнится. Много дал? Покажи.
И они направились во внутренние комнаты.