Вступление

В этой действительно уникальной книге собраны рассказы подопечных нашего Фонда вместе с историями популярных писателей. Мы в Фонде уже давно хотели подарить детям возможность попробовать себя в роли литераторов и рады, что знаменитые авторы согласились вместе с нами поучаствовать в такой невероятно трогательной истории.

Необыкновенное обыкновенное чудо для меня – это то, как наши дети мыслят, творят и фантазируют. Они пока свободны от всяких условностей и ограничений, наверное поэтому смелости их идей часто могут позавидовать и взрослые. Наша задача сегодня – не давать угаснуть этому огоньку, не ограничивать полет фантазии, а наоборот – оберегать и ценить их непосредственность. Это наш самый ценный вклад в будущее.

Мечтайте, создавайте и творите вместе, чтобы подобных необыкновенных обыкновенных чудес в мире стало как можно больше!

Константин Хабенский, основатель Благотворительного Фонда Константина Хабенского

Если вы откроете эту книгу, то случится чудо, и не только потому что чудесные истории войдут в вашу жизнь, а потому что мы сможем помочь ребятам, которым это сегодня наиболее необходимо. Удивительный проект, в котором сочетаются замечательная литература и благородная цель.

Александр Цыпкин

Мы живем среди чудес. Просто не замечаем. Писатели – это такие особенные люди, которые и отличаются тем, что их видят. Это книга о чудесах, которые нашли знаменитые авторы и подопечные Фонда Константина Хабенского. Пока в нашей жизни есть чудеса – мы живем не зря.

Александр Прокопович, главный редактор «Астрель-СПб» ИГ «АСТ»

Рассказы современных писателей

Снег

Эдуард Овечкин

В тот год не было первого снега. Тот, который неожиданно повалил в октябре, был слишком ранним даже для первого, и все с уверенностью рассуждали, что он точно растает и не ляжет. Доводы были разные и один крепче другого: личный опыт, народные приметы (даже тех народов, у которых снега отродясь не бывало) и желание отсрочить зиму придавали уверенности этим рассуждениям: первый снег тает всегда.

Но снег никого не слушал, а может, и слушал, да просто – как я и предположил, – не был первым. Он падал, падал и падал… Сначала таял в жирной грязи дорог, на оставшихся желтых листьях и лип к подошвам, потом покрыл все трусливым тоненьким слоем, а после исчезли дороги и, укатанные машинами, стали неожиданно ровными и гладкими – не то что летом. Исчезла тропа в сопках и долго ждала смельчаков, которые первыми пойдут по ней и пробьют дорогу в базу. Она все ждала, а снег все падал и падал, и пока только серые будни водили по ней за собой черные ночи.

В тех краях зима больше всего похожа на сказку: народа там живет мало, ни фабрик, ни заводов – вообще минимум цивилизации, и снег лежит почти везде нетронутым и ярко-белым, накрывая себя поверху глухой тишиной.

Именно из-за этой тишины и хочется зимой впасть в спячку; это весной или осенью тянет непременно куда-то бежать и срочно что-то делать, а зимой чем меньше движений, тем гармоничнее на фоне природы себя чувствуешь – лег, укутался, чай рядом поставил, и всё – до мая меня не трогайте, будьте так любезны.

Когда снега навалило столько, что скрылись деревья и кусты, а брошенные машины в поселке начали служить детям горками для катания на санках, стало очевидно даже самым упертым консерваторам, что он уже точно не сойдет и народные приметы в этот раз не сработали, и все смирились с неизбежностью. А с неизбежностью больше ничего сделать и нельзя.

– Вот поди ж ты, – бурчал второй в цепочке смельчаков, топчущих тропу, замполит, – законы природы и то сбои дают!

– Не то что твои постановления пленумов, да? – оборачивался к нему старпом (всегда шел первым – как определял направление тропы, никто понять не мог), – они-то нас никогда не подведут! Ой, что это я! Это же раньше было, а теперь-то их отменили за ненадобностью! Как жить? Как жить? Того и гляди небеса рухнут!

– И кто уже удивится?

– Боги?

– Даешь ты! Один был – дедушка Ленин – и того свергли, а прочие давно уж померли. Как тебя к самостоятельному управлению кораблем допустили без знания основ мироздания?

– Так меня же допускали его уничтожать, а не постигать! Разные вещи. А так да, повезло, что ни одного попа в приемной комиссии не было, успел я проскочить, видишь, пока духовность возрождать не начали.

– Думаешь, начнут?

– Поспорим?

Остальная цепочка шла молча: на вершинах сопок снег, подчищаемый ветром, едва доходил до колена, но кое-где в низинах брели и по пояс. Старпому-то было нипочем, зам тоже из породы старых коней, а молодежь дышала тяжело – особенно те, которые участвовали в мероприятии впервые.

– Ха! Вот она – Нерпичья! – крякнул зам, когда с вершины последней сопки открылся вид на дорогу к пирсам и сами пирсы с пока черными, как кляксы, лодками на общем белоснежном фоне.

– Всё, – старпом резко выдохнул и остановился, – не могу больше!

– Да ладно, – тронул его за плечо зам, – не так все плохо, чего ты? Выкарабкаемся как-нибудь, ну могло же быть и хуже, понимаешь? Война могла быть, разруха, американцы кругом. И тебя все равно командиром назначат, ну чего ты, ну потерпи, ты же умный, ты же монстр в вопросах боевой подготовки!

Старпом распахнул полы шинели и ковырялся внутри, слегка притопывая:

– Да не о том я, чего ты меня баюкаешь? Не могу больше терпеть в себе чай! Надо срочно привязать коня. Думал, дотерплю до парохода, ан нет. Отвернитесь там, э! Старпом пи`сать будет!

– Это вы кому? – удивился управленец (третий в цепочке). – Нам или женщинам в штабе кричите? Мы-то, можно подумать, не видели там чего или, можно еще подумать, там есть у вас чем нас удивить!

– Так, бакланы! – взялся за дело зам. – Разговорчики в строю! Кому сказано отвернуться! Рассуждают они! Распустились!

– Пусть только это, в бок коня привязывает, а не на тропу!

– Да без вас капитан второго ранга не разберется, как ему поссать! А!

– Без нас-то, может, и разберется, а нам по его разбору ходить потом не больно-то и охота!

– Ну что вы, наговорились? – старпом оправлялся. – Я уж все. Или подождать, пока вы драку не затеете?

Зам сдвинул шапку на затылок, от прилипших ко лбу волос повалил пар.

– Какую драку? Мы же офицеры!

– Ну офицерскую, значит. Повыхватываете шпаги и ну на снег кровью полоскать! Вот бы я посмотрел!

– Но нет. Двигай давай, посмотрун.

Вниз скатились быстро. На дороге, почищенной каким-то заезжим трактором (своего в дивизии не было), долго и не спеша отряхивались, высыпали, держась друг за друга, снег из ботинок и курили.

– Ну вот, – старпом снял шапку, – вечером обратно пройдем, и готова тропа! Молодцы мы, да?

– Молодцовее и не бывает! – поддержал его зам. – О, командарм наш из штаба идет!

Командир шел медленно, о чем-то задумавшись, и смотрел себе под ноги (понуро, – подумал бы незнакомый человек, но мы же не незнакомцы – так думать не станем) и совсем как-то по-детски мило махал портфелем, и особенно умилительно это смотрелась не из-за возраста, а из-за его крупной фигуры. На самом деле он был довольно молод, чуть за сорок, но командирская служба быстро старит мужчин – тех, которых не сживает со света вовсе. Увидев своих офицеров, явно обрадовался и ускорился.

– Товарищи офицеры (был и один мичман, но отчего бы не сделать ему приятно, видимо решил командир), – командир жал всем по очереди руки, – что, решили сегодня здесь игнорировать суточный план, не заходя на корабль?

– Отнюдь! – засмеялся старпом. – Физподготовка у меня в плане! Вот и отработали ходьбу по пересеченной местности!

– А! То-то я смотрю, вы заснеженные, а баб снежных вокруг и не видно! Где, думаю, извалялись?

– Плохо вы о нас, тащ командир думаете! Уж мы-то всегда найдем, в чем изваляться!

– И баб?

– Заметьте, тащ командир, не я это предложил!

К кораблю пошли не торопясь: впереди командир со старпомом и замом, а остальные – чуть сзади, для соблюдения необходимой почтительности. Командир почтительность тоже ценил и, рассказывая о каких-то штабных делах старпому с замом, периодически оборачивался, чтоб и задним было его хорошо слыхать. Хотя задним мало интереса было до штабных дел, что их касается – и так доведут.

Спустившись от второго КПП к судоремонтному заводу, они постепенно скрылись из нашего вида; почти и не различить уже было – люди там идут или стая черных воронов, которая устала махать крыльями и пошла по своим делам пешком. Да и снег. Сначала редко и не спеша, а потом все гуще и гуще, он опять полетел с неба.

Всегда, когда снег уже улегся, но не успел еще стать рыхлым и тяжелым, в воздухе витает какое-то ожидание. Ждут чего-то все, даже те, кто утверждают, что не ждут уже ничего: кто Нового года с чудесами, кто весны, которая и сама по себе – чудо, а кто и просто пенсии. Но одно дело, когда снег укладывается к концу ноября – началу декабря, а совсем ведь другое, когда в раннем октябре. Сколько можно носить в себе легкое невесомое ожидание без видимого срока его исполнения и не упустить его в грустное разочарование, что вот, опять все как всегда? И не было же в этом году повода, который отличал бы его от прошлого, позапрошлого или будет отличать от будущего, но откуда-то берется это ощущение ожидания чего-то непременно светлого. Может, из снега?

Проскочил ноябрь, декабрь перевалил уже далеко за свою середину и по ощущениям тех, для кого эта зима была первой в Заполярье, Новый год уже прошел, ан нет – все еще висел и уже почти на носу. Странное ощущение – я его еще помню.

Тропа снегом уже не зарастала – раз протоптанная, она всегда стояла всю зиму: цепочки людей в обе стороны не кончались.

– Ну что, Вася, ходил ли ты вчера к Лене? – спрашивал один капитан-лейтенант в спину другого, топая за ним по тропе.

– Ходил, Гена, ходил.

Они были одноклассниками и дружили еще с училища, а потом так повезло, что и на службу вместе устроились.

– Ну и как там она?

– Как там она. Жопа вообще. Как тень стала, смотрит вроде на тебя, а вроде как и внутрь себя, рассеянная, глаза опухшие, руки трясутся. Полы там помыл вчера, снежинок на окна наклеил, велел держаться и верить в лучшее. Надеяться. Потом и моя с работы подгребла, сидели там с ней на кухне и делали вид, что разговаривают о посторонних вещах. Странная это штука, надежда, да, Вася?

– Жизнь вообще странная штука, вот что я тебе скажу, Гена.

– Это понятно, но вот смотри, без надежды, оно все проще выходило бы, разве нет? Хорошо – значит хорошо, плохо – значит плохо, и приспосабливайся к этому плохо, учись жить в нем прямо сейчас, а то сидишь, сопли распускаешь – надеешься. К чему все это? Потом же все равно приспосабливаться. Я думаю, знаешь, что, Вася, что Надежду эту самую Пандора из ящика своего выпустила. Ну там, представь, крышку приоткрыла, а хитрюга эта аккурат сверху и сидела, на всех несчастьях верхом, и раз – выпрыгнула к нам. Пандора-то передумала потом, чего это, мол, я людишек-то, а поздно: вот она, надежда, с нами уже живет и по свету шастает.

– Ну нас с тобой забыли спросить, когда эту надежду придумывали. И Пандору.

– Забыли, а могли бы! Уж мы-то насоветовали бы, как оно лучше сделать.

– Ага. Ну а Мишка их там что?

– А Мишка вчера подрался в садике, потому что они спорили, чей папка погиб, а чей домой вернется, и там шкет какой-то утверждал, что его папка из штурманов и наверняка жив, а вот Мишкин, механик, точно погиб. Ну и помутузили друг друга. Воспитательница в шоке, молоденькая какая-то, в этом году только приехала, примите меры, говорит Лене и той, второй маме, а те детей в охапку, да по домам – плакать, чтоб никто не видел. О, глянь, – командир. Товарищ командир! Товарищ командир! Подождите нас!!!

Оба бегом понеслись с сопки вниз, проваливаясь местами в снег и даже пару раз упав в мягкие сугробы, но внимания на это не обращали – спешили.

Командир стоял и ждал – знал, зачем бегут.

– Здра желаем! Ну что – узнали чего?

Третий их друг, Коля, возвращался (или не возвращался) на аварийной подводной лодке из соседней дивизии. Она давно должна была закончить поход и к 25 декабря вернуться, но потерпела аварию (пожар – было в сухом донесении) и ее сейчас практически без хода тащили в базу. «Есть пострадавшие, остальной экипаж чувствует себя нормально», – было в том же донесении. И всё, молчание. Что такое «пострадавший» для сухого языка военно-морских донесений, никто толком объяснить не мог. Ломали руки, ноги, обжигались, переохлаждались, травмировали головы, но пострадавшими от этого не считались в достаточной степени, чтоб беспокоить этим штабы – это, если исходить из общего опыта. Вот сиди и гадай, как они там пострадали, а уж фамилий тем более было не добиться: не положено.

– Привет, ребята. Да ничего толком – связь есть, но про погибших не говорят. Сами-то знают наверняка, но не говорят. Семью проведываете его?

– Да, я вчера ходил, а сегодня Гена сходит.

– Держится?

– С трудом.

– Сын его как?

– Да маленький он совсем еще, уверен, что плохого не бывает. Письмо Деду Морозу написал, чтоб папку ему к Новому году домой вернул. Я, говорит, хорошим мальчиком весь год был, маму слушался, кашу ел и молоко с пенкой пил – Дед Мороз меня послушает.

Немного похрустели снегом молча – уже показался впереди родной пирс и было видно, что верхний вахтенный побежал докладывать, что командир на подходе.

– Дед Мороз, сука, совсем нелишним был бы в такой ситуации. Пригодился бы. Вы на Новый год вместе собираетесь?

– Собираемся, но она не пойдет никуда, сами к ним пойдем, наши жены наготовят заранее, если будет из чего, и будем с ними встречать. Ну дети хоть поиграются, праздник же.

– Правильно. Это правильно – молодцы вы. Вы, знаете что, там в корабельной кассе есть деньги еще, скажите помощнику, что я велел вам их отдать, хрен с ней с этой бумагой, канцелярщиной и картриджами, сделайте там нормально все: мандаринов накупите, конфет. Детям чтоб хоть бы.

– Да не надо, тащ командир…

– Я спрашивал тебя, надо или не надо? Я как сказал – так берете и делаете. Надо будет вас спросить – я спрошу. Что за неуместное стеснение? Зачем его демонстрировать в самых неподходящих местах? Верхний! Помощника наверх!

Пока Вася с Геной курили на срезе пирса, командир отдавал помощнику указания и тыкал в их сторону пальцем. Потом грозил пальцем помощнику и показывал им кулак, помощник утвердительно кивал и строго смотрел на спецтрюмных, а в конце, нелепо даже для такой ситуации, отдал командиру честь:

– Есть, тащ командир! Лично проконтролирую! Оба ко мне! – (добавил уже в сторону офицеров).

Офицеры в ответ показали ему еще довольно жирные бычки, вопросительно пожали плечами и сделали вот так бровями; помощник понимающе кивнул, но сурово смотреть не перестал – любил это дело. Дождавшись Васю с Геной, строго-настрого проинструктировал их по поводу того, в каких пропорциях следует потратить корабельные деньги на новогодний стол, какие корабельные деньги? – уточнили Вася с Геной, а те, ответил помощник, которые вы получите у меня ровно через один час и двадцать минут, а сейчас я пойду наскребать их по сусекам и попрошу без опозданий, потому что я не механик и мне бока отлеживать некогда, в отличие от.

Денег было и правда не так много, чтоб принципиально упираться их брать. Вася с Геной отнесли их своим женам, а потом еще удивлялись, как это из таких сравнительно небольших денег можно накупить вот эту вот всю сравнительно большую кучу, а жены отвечали, что это им не гайки крутить – тут соображать уметь нужно и, пока резали, заправляли и готовили, неловко радовались наступающему празднику – это всегда неловко, когда у тебя все хорошо, а у друга твоего не пойми как, и поделать ты ничего с этим не можешь. И надежда эта еще. Сбивает с толку.

Лена их не ждала – заранее не предупреждали, чтоб не упиралась и не отнекивалась, а пришли сюрпризом, но Мишка искренне обрадовался, хотя, а как еще можно радоваться в пять лет? Пока накрывали стол, Лена сидела потухшая и смотрела в окно, в процессе подготовки участие принимала мало и больше из остатков вежливости, которые отчаяние в ней еще не потушило, дети весело играли, и только им и было по-настоящему весело.

К двадцати трем часам уселись за стол – должен был прийти Дед Мороз, которого снарядила дивизия для поздравления семей задержавшегося экипажа, но провожать старый год Лена отказалась наотрез, как будто это могло на что-то повлиять, но кто мы такие, чтоб рассуждать об этом, не чувствуя того, что чувствовала тогда она?

Дед Мороз пришел нарядный и абсолютно трезвый. Миша без запинки прочитал стишок про елочку, глядя блестящими глазками в глаза старика-волшебника и задыхаясь от волнения на длинных окончаниях. Дед Мороз Мишу похвалил за стих и старания в течение всего года, рассказал ему, как мчался на оленях, чтоб успеть поздравить всех детей с Новым годом, правда, Снегурочка? У Снегурочки, видимо, нервы были послабее, и она с трудом улыбалась, но старательно кивнула. Вот тебе подарок от нас, Миша, сказал Дед Мороз и вытащил из своего мешка какую-то игрушку (никто потом так и не смог вспомнить, какую именно), протянув ее малышу. Миша растерянно захлопал глазами и, потянув было руки навстречу, резко убрал их за спину, не отрывая взгляда от глаз Деда Мороза.

– Что такое, малыш? – спросил Дед Мороз.

– Я не просил игрушек, – тихо ответил Миша, – я просил, чтобы папу ты мне вернул.

И заплакал. В плаче этом не было капризных ноток, или истерики, или злости – он просто стоял, держал руки за спиной, смотрел в глаза Деду Морозу, а слезы текли по щекам сначала капельками, потом двумя ручейками, а за слезами некрасиво запузырились сопли. Первой не выдержала Снегурочка, задышала тяжело и широко распахнутыми глазами уставилась в потолок, потом Лена выскочила в ванную, а потом и жены Васи с Геной, не то чтобы в голос и картинно, а как-то тихо и спокойно заплакали. Вася встал было из-за стола, сел обратно и принялся поправлять вилки на столе, а Гена отошел к окну, уткнул взгляд в редко сыпавшие с неба снежинки и подумал, что как плохо иногда бывает от того, что мужчинам плакать нельзя, ведь часто только заплакав или рассмеявшись можно показать честное свое отношение к тому, что происходит, а не кривить душой, считая снежинки за окном. В квартире сверху дружно чему-то засмеялись и зааплодировали – Дед Мороз сказал про себя спасибо жильцам снизу за то, что те либо просто молчали, либо ушли куда-то в гости.

– Что за шум, а драки нет? – Оттолкнув Снегурочку дверью, домой ворвался Коля.

В прихожей сразу отчетливо завоняло горелым: у Коли не было левой брови, вся скула отчетливо желтела проходящим синяком, он смешно свистел на буквах «ч» и «ш» по причине отсутствия клыка и резца слева, но довольно улыбался.

Первым опомнился Миша. С криком «Спасибо, Дедушка!» он бросился папе на шею, на крик ребенка из ванной выглянула Лена и через миг уже тихо плакала на левом Колином погоне.

– О, тут нормально у вас, в смысле у меня, – из-под Миши и Лены глуховато говорил Коля, – что тут, думаю, мои, скучают же, а тут на́ тебе: и стол, и снежинки на окнах, и друзья, и Дед Мороз!

– Ты скажи, что там у вас, а то мне еще половину семей обходить. – Дед Мороз взял Колю под локоть.

– Да нормально все у нас, ну погорели, ну там я вон бровь спалил, да зубы выбил, кто легче, кто тяжелее, но живы все, нам сказали про телеграмму, кто придумал эту секретность, а? Правда?

– Ух ты, уфф, хорошо-то как! – И Дед Мороз властно указал Васе и Гене бровями в сторону кухни.

На кухне он плюхнулся на табуретку, снял нарядную красную шапку в звездах и мишуре, обнажив под ней самую что ни на есть лысину в венчике седоватых волос, и сделался каким-то нелепым существом: от бровей и выше обычным мужичком, а ниже – сказочным персонажем.

– Наливайте! – махнул он рукой Васе с Геной. – Теперь можно и даже нужно! В жопу такой праздник, как сегодня, не могу, ноги не несут. А что делать, надо же, да? Ну дети же, а тут пацаненок заплакал и я… ну, блин, хоть в окно сигай, хреновый волшебник из меня, думаю, а тут на́ тебе и не хреновый, получается. Что за барство? В стакан налей – на фиг мне стопка твоя, что я – барышня?

Хлопнули по стакану – Дед Мороз пил жадно, как воду, глотая кадыком и запрокинув голову. От закуски отказался, показал – наливай еще. Зашла Снегурочка в слезах:

– Мне налейте.

– Так ты же не пьешь?

– А мне пробки срочно нужны.

– Душу свою затыкать?

– Именно. Давайте, ребята, с Новым годом вас!

Хлопнули еще.

– О, смотрите, – Снегурочка показала в окно, – опять снег пошел. Красиво, да?

– А меня тошнит уже от снега, – буркнул Дед Мороз, глядя на улицу. – Вот все думаю, сходить в госпиталь и спросить у врачей, не бывает ли аллергии на снег, а то отчего я, как в окно выгляну, снег увижу, так каждый раз сдерживаюсь, чтоб не вырвало. Как думаете, комиссуют по аллергии на снег? Нет? И я так думаю, вот и не иду. Ну давайте по третьей, да мы пойдем.

– Э, дедушка! В руках себя держи, я тебя носить потом не буду!

– Да теперь можно, внученька, теперь-то ребята домой вернулись – кому мы нужны особо? Теперь там и так праздник взаправдашний, а не вот это вот вся вата и мандарины. Давай – наливай.

В кухню заскочил Коля, уже без шинели и в домашних тапочках.

– Ребята! Ребята, какие же вы молодцы, а? Я с корабля бягу – валасы назад, тут же думаю, что, мои, а я им икру несу, шоколад, вина бутылку, а тут на́ тебе! Ребята, я все отдам! Нам обещали на днях пайковые выдать, я все…

– Ты так смешно свистишь на буквах «ч», «с» и «ш», – перебил его Гена.

– Ага! – согласился Коля. – И это я приноровился уже, а сначала вообще форменный цирк был. Командир сказал, что если бы он раньше знал, что так смешно выйдет, то сам мне зубы выбил вместо того огнетушителя – так я ему настроение поднимаю!

– Что там было-то у вас?

– Да жопа была, давайте потом? Было, да прошло – не хочу сейчас об этом! Не, ребята, пить пока не буду, со своими посидим, потом уже, ладно?

Заглянула жена Гены:

– Геннадий, на выход! И Василия с собой прихватите.

– Да вы что, ребята? Куда? Давайте у нас, вы как так, а?

– Вы посидите, а мы позже зайдем, у нас тут есть еще дела, да Гена?

– Да? А, дааа!

У подъезда распрощались с Дедом Морозом и Снегурочкой. Постояли, думая, куда податься.

– Беременная Лена. Тест у нее Коле в подарок приготовлен положительный. В фольге и со шнурком, все как положено, – объяснила Генина жена. – Так чего мы там будем мельтешить, дело интимное. Пойдем к нам, посидим пока, ну или к вам, а потом уже к ним зайдем, после курантов, когда Коля в себя придет. Гена, что ты делаешь, скажи на милость?

Гена стоял запрокинув голову и открыв рот.

– Снежинки ловлю, – объяснил он компании, – вот почему они падают прямо, а вокруг моего рта сворачивают?

– Потому что ты лошара, – объяснил Вася, – лошара ми кантара! Смотри, как надо, салага!

И Вася, ловко маневрируя, словил несколько снежинок ртом.

– Спорим, я больше словлю?

– Спорим! Девчонки, считайте!

– Да ну вас, дурачье! Ну какое же дурачье, а?

После того как Гена победил со счетом сорок семь на сорок пять, они двинулись на площадь, а потом посидеть у кого-нибудь, не то у Гены, не то у Васи, но, впрочем, какая разница? И если бы Коля вместо того, чтоб кружить на руках Лену и Мишу по очереди (он морщился от треснутого ребра, но тихонько, чтоб никто не видел), смотрел в окно, то он увидел бы, как друзья его исчезают, укутываясь крупными снежинками, которые падали уже сплошной стеной и почти не кружились, а мягко стелились под ноги. И становилось сказочно красиво и пахло чудом.

Я иногда думаю, что ученые врут, что снежинки состоят всего лишь из двух атомов водорода и одного атома кислорода – где-то в их составе есть какой-то магический ингредиент, ведь откуда-то берется это ощущение чуда в воздухе, а откуда тогда? Да и чудеса случаются иногда, хотя, в общем и целом, жизнь не сказка, конечно.

Необыкновенное обыкновенное чудо

Вступление

Рассказы современных писателей

Снег Эдуард Овечкин

Снег

Эдуард Овечкин