Marc Levy
La librairie des livres interdits
© Illustrations de
© Marc Levy / Versalio, 2025
© Nastassia Brame, фотография автора на суперобложке, 2023
© Кабалкин А. Ю., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
КоЛибри®
Посвящается Софи
Если я не говорю ни о власти,
ни о политике, ни о морали,
ни о чиновниках, ни об опере,
ни о других зрелищах, то я могу
все свободно издавать,
хотя и под надзором двух-трех цензоров.
Бомарше. Женитьба Фигаро
Он стоял у деревянного стола, немного выгнув спину, чтобы, наполняя бокал, ничего не пролить. Радио наигрывало нездешнюю музыку, смесь рэпа и босса-нова, такую же приблудную, как помойный кот, поселившийся во дворике за магазином. Митч обнаружил его месяц назад – сразу, как вышел из тюрьмы. Не иначе, кот поселился там, пока он отбывал срок. За пять лет его отсутствия внутри магазина завелась пыль, покрывшая все толстым слоем, а снаружи – этот четвероногий бандит. Поскольку из магазина ничего не украли, Митч, не чуждый фантазии, сделал вывод, что кот хорошо охранял помещение и отваживал бродяг. Было за что к нему привязаться и кормить по вечерам, прежде чем закрыть магазин. Кот сначала проявлял недоверие, но потом стал подпускать его к себе, хотя, как хозяин ни старался, упорно отказывался наведаться в его магазин, даже в самые дождливые вечера.
Настоящее имя Митча, выбранное родителями задолго до рождения сына, было Мишель, но его мать, переплетчица, обожавшая старые кинофильмы жанра «нуар», всегда звала его Митчем. Отец, печатник, эрудит и работяга, вкалывал в типографии с 15 лет, пока не погиб от несчастного случая в 51. У ротационной машины, которую он смазывал, подломился стопор, и она затянула его в себя и смяла, хищно чавкнув цилиндрами. Жестокий конец для человека, позволявшего себе в жизни единственную роскошь – книги.
Отец и сын неплохо ладили, часто подолгу мастерили что-нибудь вдвоем, дождливыми воскресеньями играли в шахматы или пинали мяч, если погода позволяла, но врожденная сдержанность не позволяла им лучше узнать друг друга. Жизни обоих прятались за спинами литературных героев, ценности черпались из их разговоров о страстях, блужданиях, надеждах, пьянстве и одиночестве.
Только после смерти отца Митч понял, какое огромное наследство тот ему оставил: он обнаруживал отца на страницах той или иной книги, чаще всего, правда, во второстепенных ролях. Многие фразы и выражения, вышедшие из-под пера Хемингуэя, Йейтса, Баулза, его папаша присваивал себе, отдавая предпочтение словам попроще. Когда Митч-подросток спросил его однажды, существует ли Бог, ответ прозвучал так: «Скепсис появляется, когда, сидя в церкви между копом и монашкой, ты обнаруживаешь пропажу бумажника»[1]; когда он бунтовал против своих учителей, отец говорил ему в утешение: «Погляди на меня, я же живу, терплю. – Пауза. – Ситуация под контролем»[2]. Когда жена тревожилась, как дотянуть до конца месяца, он неизменно предлагал ей в роли целебного снадобья такие слова: «Не переживай ты так, все утрясется»[3].
В типографии, как и у них в квартале, к манере выражаться его отца относились с усмешкой, с удивлением, а то и с подозрением. Митч понимал отца, наверное, лучше, чем кто-либо еще, хотя даже ему никогда не удавалось выяснить, заимствовал ли его старик – а работа изнашивала того быстрее, чем прожитые годы, так что он и вправду состарился гораздо раньше срока, – также и свое настроение из любимых книг.
Через три недели после фатального несчастного случая мать продала семейный домишко и переселилась на берег моря. Митча нотариус познакомил с иным наследством, поскромнее, в виде сбережений на завещанном ему счете. Не золотое дно, но все же кое-какие средства, чтобы он смог прикупить себе квартирку, а отцу заказать надгробие поприличнее того прямоугольника лужайки, где его зарыли. Остальные средства, до последнего гроша, ушли у Митча на храм, по-настоящему увековечивший его отца: симпатичный книжный магазинчик в двух шагах от вокзала. Это место он выбрал неслучайно: пригородные поезда съели немалую часть отцовской жизни. Два часа по утрам и столько же по вечерам отец Митча полностью посвящал чтению, так что даже пропускал, бывало, свою остановку. Тысячи рассветов и закатов были проглочены им через вагонное стекло, на сиденье, сильно отстававшем по удобству от его кресла в гостиной, что не мешало ему с удовольствием твердить: «Со мной книги путешествуют». Автора этой цитаты Митч отчаялся опознать.
Тем весенним вечером, когда синее небо уже обгладывало облака, Митч выпил одним глотком джин и с непривычки закашлялся. У него не было ни малейшего пристрастия к спиртному, он прибег к нему только для того, чтобы очистить горло от грязи, которой наглотался за время большой уборки. После выхода из тюрьмы он только и делал, что драил столы, шлифовал и натирал прилавок, скреб паркет, боролся с пылью на книжных полках и на каждой книге по отдельности при помощи сухой тряпки, возвращавшей свежий вид корешкам и обложкам. На следующий, воскресный день у него намечался финальный натиск – придание прозрачности витрине, после чего он готовился позволить себе полдня отдыха. Дальше брезжил, наконец, день официального открытия.
Как собственник этого книжного магазинчика и квартирки в пригороде, Митч рассчитывал начать сводить концы с концами. Конечно, если постарается и если вернутся покупатели. На счастье, его тюремный срок не сопровождался ни штрафом, ни конфискацией имущества: судья рассудил, должно быть, что довольно будет конфисковать у него пять лет жизни. Издатели, в кое-то веки хоть в чем-то достигшие согласия, не стали опустошать его склад и обнулять счет. Книги на складе устарели, но классика никогда не выходит из моды, отдел для детей всегда сохраняет свежесть, писчебумажные товары тоже.
Вооруженный терпением и оптимизмом, Митч был полон решимости зажить, как прежде.
Он насыпал в миску сухого корма, погасил свет, включил сигнализацию и вышел во дворик накормить верного ночного сторожа, с урчанием подбежавшего к нему и в этот раз. Сейчас, как и каждый вечер после выхода на свободу, он покосился на люк, ведший в подвал. Пока что он не набрался храбрости туда спуститься. Как-нибудь в другой раз. Время для этого болезненного решения еще не пришло.
У него оставалось всего десять минут, чтобы не опоздать на поезд – последний, если он хотел провести ночь в своей постели. Вокзал был в двух шагах, даже со своей хромой ногой он рассчитывал успеть.
Он попрощался с котом и заковылял по узкой улочке.