Мы застываем в янтаре, где свет – тепло любимых глаз,
Где дыханье и улыбки дороже стоят тысяч фраз.
Ты только меня не пускай – не пускай одной улететь,
Никому, молю, не отдай – с тобой позволь догореть![1]
Иногда то, что мы принимаем за случайность, на самом деле является неизбежностью. Закономерностью, которую мы просто не в силах понять.
Сидя на крыше четырехэтажного дома, я любовалась закатом и еще не знала, какую случайность принесет мне грядущая ночь.
Этот вечер был совершенно обычным. Солнце медленно отплывало за горизонт, разбрызгивая по столице лучи, подобные разжиженному золоту. Под ним блестели гладкие черепичные крыши, зелень приобретала спокойные теплые оттенки, как будто август уже закончился и наступила середина осени. Ветер приносил запах дыма, выбивающегося из труб расположенной неподалеку котельной, ароматы свежей выпечки, продающейся в соседнем квартале, и спелых яблок.
Совершенно обычный вечер плавно перетекал в совершенно обычную ночь. Ночь всегда была хитрой – подкрадывалась незаметно, вытесняла свет, чтобы впустить в мир тьму, а вместе с ней – и ее вечных спутников.
В Дрейдере, как и в прочих городах, фонари зажигались еще засветло, и ни один из них не гас раньше чем день снова вступал в свои права. Несмотря на это, мало кто отваживался выходить из дома после наступления сумерек без весомого повода, да и при наличии оного еще раздумывали, а стоит ли оно того.
Опустив взгляд на листы раскрытой тетради, я перечитала написанное и вздохнула. Стихи приходили ко мне сами. Я никогда этому не училась, да и поэзию как таковую особо не любила – попросту некогда мне было ее любить. Но иногда случались моменты, когда меня буквально распирало и казалось, что, не возьмись я за перо, карандаш, уголь, мел, да хоть что-нибудь пишущее, и голова просто взорвется!
В детстве родители хвалили меня, говоря, что, возможно, я сумею развить талант и стать известным поэтом.
Папа… мама… кот, которого все мы звали просто Котом… моя любимая семья, которой не стало десять лет назад. Тот день мне запомнился так отчетливо, что я могла воспроизвести в памяти каждую деталь. И сильный хлесткий дождь, под который выбежала в чем была – босиком, в простом домашнем платье; и стража с тонкой полоской усов, сообщившего, что кеб, на котором ехали родители, упал в ущелье; и приторный, тошнотворный запах дешевой туалетной воды, которой пользовалась моя тетушка…
Тетушка Эльза появилась в моей жизни внезапно. Прежде она не общалась со своей сестрой, но, оставшись единственной родственницей, стала моей опекуншей. В тот день она в компании дядюшки Риуса полноправной владычицей поднялась на четвертый этаж пятнадцатого дома на Истарской улице, да так там и осталась. Нам с Котом пришлось перебраться на чердак.
В свою бывшую комнату я переселялась лишь на пару дней в году, когда нам наносила визит работница службы опеки. Эта худощавая, с мелкими чертами лица женщина очень любила деньги и с радостью принимала их от тетушки сразу после любезного приглашения выпить чаю. До меня работнице дела не было… вернее, было, но лишь формально. Да я особо и не жаловалась. Конечно, отношение ко мне тетушки Эльзы лишь с большой натяжкой можно было назвать сносным, но я быстро научилась с этим мириться. В детстве часто плакала и пыталась бунтовать, а потом перестала. Привыкла, наверное.
А совсем скоро мне исполнится девятнадцать. Я избавлюсь от власти опекунов и смогу жить, как захочу… только вот выставить их из дома вряд ли будет просто.
– Тэм, иди домой! – внезапно позвала сына вышедшая на балкон соседнего дома госпожа Грана. – Уже темнеет! – И тут же обратилась к сидящей в кресле-качалке свекрови: – Свежую прессу читали? Нориан Снэш вернулся в столицу!
– Это сегодня только ленивый не обсуждал, – хмыкнула та, раскуривая трубку. – Надо же, столько лет добровольной ссылки, и тут вдруг возвращается…
– Говорят, сам король призывает его к женитьбе. Такая кровь, такая сила… а избранницы все нет.
– Так ведь сколько выпускниц Института аэллин ему предлагали… – Пожилая женщина чуть понизила голос: – Ты ту историю, наверное, не помнишь. Тогда король младшую принцессу хотел замуж за него отдать. Потом случилось что-то, и Нориан Снэш неожиданно отбыл в приграничные земли. А принцессу скоропалительно за другого выдали.
– Отчего ж не помнить, помню… – задумчиво протянула госпожа Грана. – Сколько лет прошло? Пятнадцать? – и без перехода крикнула: – Тэм, иди домой, кому сказала!
Десятилетний мальчонка в последний раз подкинул мяч, ловко его поймал и припустил к дому. Через несколько мгновений за ним закрылась входная дверь.
– Я тебе вот что еще скажу: нынешний выпуск аэллин одним из сильнейших будет, – выдохнув несколько колечек дыма, произнесла пожилая женщина. – Неспокойно у нас сейчас, наследники сильным домам как никогда нужны. Хочет того Нориан или нет, а женится. Повезло тем аэллинам, которые сейчас в институте обучаются, такой шанс… Эх, была б я помоложе годков этак на пятьдесят…
Невольно прислушавшись к разговору, я не заметила, как начало смеркаться. Наверное, о Снэшах в нашем королевстве не слышал только глухой, и если Нориан правда вернулся в столицу, намереваясь жениться… Впрочем, меня это не касается. Подобным мне с такими, как он, не позволено даже разговаривать. Да что там разговаривать – и вблизи их никогда не увидеть!
В здешних кварталах жили практически низы общества – дальше только трущобы. Хотя само слово «низы» всегда вызывало в моей душе негодование. Правильнее сказать, здесь обосновались простые люди, которым, возможно, повезло немного меньше, чем остальным.
Дом наш хоть и был старым, но все же сохранился лучше многих прочих. Жить на верхнем этаже в некотором смысле было даже престижно. Папа, который обладал потрясающим талантом живописца, при жизни продал немало картин. Одну из них даже купил не слишком знатный, но вполне состоятельный лорд в подарок любимой супруге. Родители сумели выкупить две комнаты, принадлежащие соседям, и с тех пор в нашем распоряжении имелись пара спален, гостиная, кухня и даже отдельная ванная, что являлось настоящей роскошью.
Вернувшись на свой чердачок, я потрепала по голове развалившегося на кровати Кота и по привычке сунула тетрадь в нижний ящик тумбочки, спрятав ее под другими вещами. На столике, рядом со швейной машиной, лежали недоделанные заказы, которые мне предстояло завершить до завтра. Серьезную работу вроде полноценного пошива одежды мне доверяли редко, а вот что-то подшить или заштопать просили регулярно. Выручка выходила не слишком большой, но для того, чтобы чувствовать себя мало-мальски независимой от опекунов, ее хватало.
Ночка предстояла долгая. За шитьем я просидела практически весь день, не прерываясь даже на обед, поэтому сейчас чувство голода дало о себе знать.
На кухне я обычно не ела, привыкнув уносить еду к себе на чердак. Вот и сейчас быстро вскипятила воду, заварила чай, прихватила пару бутербродов и уже собралась снова вернуться к себе, когда в кухню вплыла тетушка Эльза.
Вид она имела крайне недовольный – как, впрочем, и всегда. И нелепый – тоже как всегда. Обладая пышными формами, она питала страшную слабость к утягивающим корсетам и глубоким декольте. А также к несуразным шляпкам с перьями и, что самое ужасное, – к ярко-розовому цвету, что, по моему скромному мнению, делало ее похожей на поросенка.
– Инида Трэйндж! – И голос у нее под стать поросячьему, с извечно проступающими в нем визгливыми нотками. – Где тебя весь вечер носит?! Я же говорила, что у Элеоноры для тебя срочный заказ, который нужно сегодня забрать и доделать к завтрашнему утру!
– Вы говорили, – игнорируя ее тон, спокойно возразила я, – что забрать его нужно завтра, а на исполнение у меня будет целый день.
Тетушка поджала губы и, окинув меня раздраженным взглядом, воскликнула:
– Подумать только, какая наглость! Как будто я не помню, что говорю! Ты же знаешь, что Элеонора – жена начальника твоего дяди. Крайне уважаемая особа! Сегодня же, милочка, се-год-ня же нужно сходить и забрать у нее платье!
Я бросила взгляд на окно, сумерки за которым заметно сгустились. Каких-нибудь полчаса – и окончательно стемнеет.
– Ну, что ты молчишь?! – уперев руки в пухлые бока, вознегодовала свин… в смысле, тетушка Эльза. – Какая неблагодарная! А я всегда говорила, что ничего путного из тебя не вырастет! Мы с Риусом столько сил потратили на твое воспитание, растили как родную дочь, но разве дурную кровь исправишь? Что мать твоя была дурой распоследней, что отец…
Крепче сжав поднос и с трудом удерживаясь от того, чтобы не запустить его прямо в опекуншу, я не дала ей продолжить.
– Не смейте так говорить о моих родителях, – пристально на нее посмотрела. – Вообще не смейте о них говорить.
Наверное, что-то такое отразилось в моем взгляде, потому что опекунша, уже собравшаяся продолжить, резко осеклась. Я привыкла игнорировать выпады в свой адрес, относясь к ним с прохладным спокойствием, что, кажется, бесило тетушку еще больше. Но когда она поминала родителей, это спокойствие в одночасье разлеталось вдребезги.
Опустив поднос на стол, частично расплескав чай, я стремительно прошла в прихожую, сорвала с вешалки легкое пальто и выскользнула за дверь. Прохладный вечерний воздух остудил полыхающие щеки и помог восстановить душевное равновесие. Несмотря на то что стояли последние дни августа, ночи уже были холодными.
Дом, где жила семья начальника дяди, располагался в конце соседнего квартала. Идти до него было не так уж далеко, и я рассудила, что лучше исполнить поручение опекунши, чем провоцировать очередную сцену.
Хорошо освещенная улочка была практически пуста. Здания здесь тесно прижимались друг к другу, окна стоявших друг напротив друга домов находились невероятно близко, что позволяло людям пребывать в полной осведомленности о жизни соседей.
Миновав пару узких улиц, я вышла на более широкую – считающуюся в нашем районе центральной. Во время пути до нужного дома мне встретились всего пара прохожих да один пронесшийся мимо кеб. Если обитатели богатых районов могли позволить себе специальные защитные артефакты, позволяющие ночью чувствовать себя относительно уверенно, то нам это было недоступно.
Когда я оказалась на месте, дверь мне открыла молодая, прислуживающая в доме девушка. Именно от нее я получила сверток с платьем, подол которого требовалось укоротить, а корсаж – расшить прилагающимся в отдельном мешочке золотистым бисером.
Бывать в этом доме прежде мне доводилось лишь единожды. Точнее, бывать в прихожей, дальше которой меня не пускали. Откровенно говоря, чета Бэйрси не слишком-то отличалась от моих опекунов – наверное, поэтому они и ладили.
Как раз в тот момент, когда служанка передавала мне сверток, со второго этажа донеслось громкое:
– Ма-а-ам!
А уже в следующую секунду я лицезрела сбегающую по ступеням белокурую девушку, чье платье напоминало ворох взбитых сливок.
– Да, дорогая? – произнесла вышедшая из соседней комнаты госпожа Бэйрси.
– А, так ты уже здесь! – игнорируя мать, неожиданно обратилась девушка ко мне. – Наконец-то! Я хочу, чтобы все было идеально, понятно тебе? Бисеринка к бисеринке! И в семь утра платье должно быть у меня!
Соблазн послать ее к риаху был очень велик, как и поинтересоваться, почему она не озаботилась вопросом платья заранее и вообще не обратилась к какой-нибудь именитой портнихе. Но я заставила себя промолчать. Ну выскажу все, что думаю. Ну откажусь выполнять в нереально короткий срок кропотливую работу. Кому от этого будет лучше? Мне, потерявшей кучу нервных клеток во время скандала, который закатит тетушка Эльза? Дядюшке, которого уволят из-за ссоры с начальником?
– Доставлю лично, – усилием воли заставив гордость и праведное негодование замолчать, ровно пообещала я.
Тем более работы все же предстояло меньше, чем я предполагала изначально. Как оказалось, платье нужно расшивать не для Элеоноры, а для ее дочери, которая значительно миниатюрней и тоньше в талии.
Словно прочитав мои мысли, госпожа Бэйрси произнесла:
– Наша Лю́ция на завтрашней Церемонии избрания должна быть на высоте! Не сомневаюсь, Пресветлый остановит свой выбор на моей девочке!
На этот раз мне пришлось проглотить так и рвущийся наружу скептический смешок. Ну да, можно подумать, из всех молодых девушек империи Пресветлый непременно заметит и выберет именно Люцию Бэйрси… Впрочем, мизерный шанс у нее действительно есть. Как и у всех остальных.
– Непременно остановит. – В прихожую неожиданно вышел счастливый отец, в чьем голосе звучала непоколебимая уверенность. – Можете в этом не сомневаться, дорогие мои.
В дальнейший разговор я уже не вслушивалась, терпеливо дожидаясь, когда мне позволят уйти. Но поскольку обо мне благополучно забыли, сама напомнила, что меня ожидает работа, после чего наконец покинула дом.
На мир к этому времени опустилась ночь. Ее – густую и вязкую, абсолютно черную – не могли прогнать даже многочисленные фонари и свет, горящий почти во всех окнах.
Я поспешила домой. Страшно было разве что совсем немного – слишком заняты были мысли предстоящей работой. Теперь придется не спать до самого утра, а потом, отдав злополучный заказ, заняться остальными, которые тоже не терпят отлагательства.
Завтра на улицах будет полным-полно людей, особенно на Центральной площади, дороги к которой частично перекроют. Даже в нашем районе начнется толкотня, поэтому лучше выйти из дому пораньше.
Церемония избрания – одно из главных ежегодных событий, которого многие девушки ждут с замиранием сердца. Именно в этот день у абсолютно любой жительницы империи в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет есть шанс поступить в Институт аэллин на факультет ниллэ. Стать личной помощницей аэллины для большинства – заветная, но недостижимая мечта. Аэллинами становятся лишь представительницы аристократии, а ниллэ – тоже аристократки, но помельче или же просто особы, вышедшие из состоятельных семей. Так уж сложилось, что чем выше статус, тем больше искр при рождении получает человек. А наличие искр для того, чтобы стать аэллиной, – самый главный критерий. С ниллэ все несколько иначе – чаще всего на факультет, где их готовят, поступают по знакомству и благодаря данным кому и когда надо взяткам.
На церемонии же сам Пресветлый дарует шанс одной из жительниц империи изменить свою жизнь. По крайней мере, так говорят. Но я не исключала вероятности того, что и здесь имеют место взятки, а свою волю изъявляет вовсе не Пресветлый, а организаторы этой самой церемонии. Во всяком случае, не было еще ни одного раза на моей памяти, чтобы счастливицей стала какая-нибудь нищая или совсем безродная девушка.
Невольно вспомнив уверенность, с которой господин Бэйрси говорил об избрании своей дочери, я задумалась. Вполне возможно, он как раз обладал нужными связями. Положение их семьи хоть и не слишком высокое, но, кажется, тетушка Эльза как-то упоминала, что какой-то его родственник служит в институте.
Я уже почти дошла до поворота, ведущего на Истарскую улицу, когда царящую вокруг тишину внезапно прорезал гонг. От неожиданности я едва не оступилась и машинально остановилась, слушая повторно разнесшийся, хорошо знакомый звук.
Гонг предупреждал о надвигающейся опасности. Чем больше сигналов – тем сильнее угроза. Самое большое число – три.
Опомнившись, я продолжила путь, практически срываясь на бег. А затем, свернув на Истарскую улицу, заметила озаривший ночное небо свет – пока еще далекий, а потому не слишком яркий.
«Фениксы», – тут же промелькнуло в мыслях.
Не знаю, почему вдруг снова остановилась. Нужно было внять прозвучавшему предупреждению и со всех ног бежать домой, но я, вопреки здравому смыслу, этого не сделала. Правда не знаю, что на меня нашло, только вот руки словно сами собой вцепились в железные прутья пожарной лестницы одного из расположенных рядом домов.
Карабкаться по таким лестницам я умела отлично – сказывалось богатое на подобные авантюры детство. Вот и сейчас подняться наверх не составило никакого труда, несмотря на то что одной рукой я удерживала сверток с платьем.
Уже совсем скоро я стояла на черепичной двускатной крыше, куда меня тянуло, точно магнитом. Прижимая к себе сверток, неотрывно смотрела на золотистый, идущий из другого конца города свет. Он стремительно приближался, разрастался, прорезал черное небесное марево. Казалось, это расстегивается невидимая застежка-молния, разрезая черное полотно и открывая обнаженное, усыпанное звездами небо.
По небу бежало несколько десятков григаннов – огненных крылатых скакунов, на спинах которых сидели они – недосягаемые, прекрасные, верхушка аристократии, наши защитники и опора; те, с кем считается сам император. Те, для кого в институте и воспитывают аэллин – их будущих жен.
Я знала, что на них нельзя смотреть, ведь если долго смотреть на горящего феникса, можно ослепнуть. Но оторвать взгляд от поразительной картины не могла.
Через некоторое время золотая процессия оказалась прямо надо мной и тьма вокруг расступилась, уступая дорогу исходящему от них свету. Летели во все стороны огненные искры, звучало заливистое ржание григаннов, и я, запрокинув голову, не сводила с фениксов взгляда до тех пор, пока глаза не начали слезиться.
На несколько секунд смежив веки, стерла выступившие слезы, а когда снова посмотрела вверх, фениксы были уже далеко. Они мчались все вперед и вперед, побеждая тьму и оставляя за собой мерцающий золотистый шлейф.
– Ну и дуреха ты, Ида, – обругала я себя несколькими мгновениями позже. – Ночь на дворе, дома столько работы ждет, а ты по крышам лазаешь!
Но вопреки логике сердце жило своей собственной жизнью. Потревоженное и завороженное увиденным, билось быстро-быстро, как пойманная, желающая вырваться на свободу птица…
Мое последующее промедление длилось недолго. Я уже развернулась, намереваясь спускаться, как вдруг путь мне преградил высокий темный силуэт. Словно сотканный из мрака, вытянутый, колыхающийся, он имел смутные очертания человека – изломанные и непропорциональные.
Я застыла, буквально пригвожденная к месту всепоглощающим ужасом. Силуэт медленно двигался ко мне, а я не могла ни попятиться, ни сделать хотя бы малейшее движение – тело буквально парализовало. Просто не верилось, что это происходит на самом деле, а не является ночным кошмаром. Порождение тьмы прямо передо мной, а я – всего лишь беспомощная, одинокая и крохотная фигурка на одной из множества крыш…
Когда порождение приблизилось ко мне на расстояние шага, я опомнилась и, сбросив оцепенение, попыталась отступить. Лестница с этой стороны отсутствовала, но имелась водосточная труба, за которую при должной сноровке можно было зацепиться и съехать вниз.
Понимая, что от моих теперешних действий напрямую зависит, выживу или нет, я подавила страх и заставила себя не паниковать. Мгновения растянулись, приравняв короткие секунды к долгим минутам. Вот я устремляюсь вперед, вот оказываюсь на самом краю крыши, в то время как порождение практически меня настигает. А вот кончик туфли цепляется за черепицу, и я чувствую, как падаю…
«Конец», – успевает промелькнуть в сознании, пока взгляд неотрывно прикован к надвигающейся на меня сотканной из черноты фигуре…
А потом в окутавшую меня ватную тишину внезапно проник приятный мужской голос:
– Закройте глаза.
Я не успела выполнить приказ и увидела окруживший меня яркий свет, одновременно ощутив, что меня подхватили чьи-то горячие руки. А затем заметила мелькнувший совсем рядом силуэт и вспоровший тьму огненный клинок, появившийся словно из ниоткуда. Прозвучало тихое шипение, порождение рассеялось, и я, подняв взгляд, увидела склонившееся ко мне лицо, красивее которого прежде не видела. Подумалось, что меня удерживает настоящий небожитель – озаренный светом, златовласый, со словно бы подсвеченной изнутри кожей и проницательным, каким-то неземным взглядом золотых глаз, он казался плодом воображения.
Время будто застыло. Золотой свет был повсюду, наполнял меня теплым сиянием и, казалось, пронзал саму душу. Я находилась в его объятиях, касаясь крыши лишь кончиками старых туфель, и растворялась в склоняющемся ко мне лице, в свете, в удивительных сияющих глазах…
Неожиданно в груди появилось странное разрастающееся жжение, приведшее меня в себя. Время отмерло, и я, испугавшись, что смотрю на феникса слишком долго, запоздало смежила веки.
– Вы живете в этом доме? – словно издалека донесся до меня вопрос.
Меня хватило лишь на то, чтобы отрицательно покачать головой. Кажется, спасшего меня феникса позвал кто-то из собратьев, но я это восприняла как-то отстраненно – так же, как и последовавший спуск с крыши на григанне. Этот короткий полет прошел для меня будто невероятный, не имеющий ничего общего с реальностью сон.
Я открыла глаза, лишь когда ноги вновь ступили на твердую поверхность. Окружающее феникса пламя превратилось в легкий ореол, позволяющий смотреть на него, не опасаясь потерять зрение. Впрочем, смотреть ему в лицо я все равно больше не решалась.
Феникс протянул мне раскрытую ладонь, и над ней заполыхал яркий огонек.
– Он защитит и доведет вас до дома, – пояснил мой спаситель. – Следуйте за ним и больше не выходите на улицу этой ночью.
Сказав это, феникс снова запрыгнул на григанна и взмыл ввысь, оставляя за собой мерцающий золотистый шлейф.
– Спасибо… – запоздало выдохнула я в пустоту.
Огонек тем временем полетел в нужном мне направлении, и я, отведя взгляд от неба, поспешила за ним.
Обратный путь совсем не отложился в памяти. Во всех окнах нашего дома горел свет – в ночи, подобные этой, его никто не гасил до самого утра. Опекуны сидели в гостиной, и, кажется, при моем приходе тетушка Эльза что-то у меня спрашивала, но что я ей отвечала – хоть убей, не вспомню.
Относительно пришла в себя, лишь закрыв за собой дверь чердака. Машинально разложила на столе платье, сделала разметку, по которой следовало укоротить подол, взялась за ножницы… и, глубоко вдохнув, приложила руку к груди.
От рождения мне досталась всего одна искра, да и та – очень тусклая. Но сейчас казалось, что внутри полыхает настоящее пламя.