Jo Nesbø KONGERIKET
Copyright © Jo Nesbø 2020
Published by agreement with Salomonsson Agency
All rights reserved
© А. В. Наумова, Д. А. Гоголева, перевод, 2020
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
Издательство АЗБУКА®
Это случилось в тот день, когда умер Дог.
Мне было шестнадцать лет, Карлу – пятнадцать.
За несколько дней до этого папа показал мне охотничий нож, которым я потом и убил Дога. У ножа было широкое лезвие с насечками, блестевшее на солнце. Отец сказал: насечки для того, чтобы по ним стекала кровь, когда добычу разделываешь. Карл побледнел, и папа спросил, не укачало ли его опять. По-моему, именно в тот момент Карл вбил себе в голову, что ему непременно надо кого-нибудь подстрелить – все равно кого – и разделать, разрезать на отстойные мелкие кусочки, надо значит надо.
– А потом я его зажарю, и мы съедим, – сказал он, когда мы стояли возле амбара, а я ковырялся в двигателе папиного «кадиллака-девиль», – он, мама и мы с тобой. Ладно?
– Ладно. – Я повернул распределитель, стараясь отыскать точку завода.
– И Догу тоже дадим, – добавил он, – на всех хватит.
– Ясное дело, – поддакнул я.
По словам папы, он дал Догу такое имя, потому что в спешке не придумал ничего получше. Но мне кажется, это имя он просто обожал. Оно сообщает о своем владельце лишь самое необходимое и звучит так по-американски, как это бывает только с норвежскими именами. И в псине отец тоже души не чаял. Подозреваю, он охотнее бы с ней время проводил, чем с людьми.
Ферма наша в горах, может, и небогатая, но тут шикарные виды и природа – этого вполне достаточно, чтобы папа называл ее своим королевством. Копаясь день за днем в «кадиллаке», я наблюдал, как Карл бродит по округе, захватив с собой отцовскую собаку, отцовское ружье и отцовский нож. Я видел, как фигурка брата превращается в крапинку на заснеженном горном склоне. Вот только выстрелов никаких я не слышал. Вернувшись на ферму, Карл вечно говорил, что птиц не попадалось, я тоже помалкивал, хоть и видел, как там, где бродили Карл с Догом, одна за другой взлетают куропатки.
А потом в один прекрасный день выстрел все-таки прогремел.
Я вздрогнул так, что ударился башкой о крышку капота. Вытер машинное масло и взглянул на поросший вереском склон горы. Эхо покатилось дальше, будто гром, к деревне на берегу озера Будалсваннет. Минут через десять я увидел бегущего Карла. Приблизившись к дому на некоторое расстояние, он сбавил скорость – видимо, не хотел, чтобы его увидели мама с папой. Дога с ним не было. И ружья тоже. Догадываясь, что произошло, я двинулся ему навстречу, а он, заметив меня, развернулся и медленно побрел в обратном направлении. Когда я нагнал Карла, щеки у него были мокры от слез.
– Я попытался, – всхлипывал он, – они прямо перед нами взлетели, их так много было, и я прицелился, но не получалось, и все тут. Но я подумал: надо, чтоб вы услышали, что я, по крайней мере, попытался, поэтому я опустил ствол и выстрелил. Потом птицы разлетелись, я посмотрел вниз, а там Дог лежит.
– Он умер? – спросил я.
– Нет, – Карл заплакал сильнее, – но он… он умирает. У него из пасти кровь течет и глаза в кучку. Он скулит и трясется.
– Побежали, – сказал я.
Спустя несколько минут мы были на месте, и я увидел, как в кустах что-то дернулось. Хвост. Хвост Дога – пес нас учуял. Мы остановились рядом с ним. Глаза у собаки были похожи на раздавленные яичные желтки.
– Он не жилец, – заключил я. Ветеринар я не сказать чтоб особо прошаренный – до ковбоев в вестернах мне далеко, но даже если б Дог каким-то волшебным образом и выжил, то жизнь у слепой охотничьей такая, что не позавидуешь. – Придется тебе пристрелить его.
– Мне? – выкрикнул Карл, будто не понимая, как это я вообще додумался предложить, чтобы он, Карл, лишил кого-то жизни.
Я посмотрел на него. На моего младшего брата.
– Давай нож, – скомандовал я.
Он протянул мне отцовский охотничий нож.
Я положил руку Догу на голову, и тот лизнул меня в подмышку. Ухватив его за кожу на затылке, я полоснул ножом по горлу, но чересчур осторожно, поэтому ничего не произошло. Дог лишь дернулся. У меня получилось только с третьей попытки. Бывает, разрежешь пакет с соком слишком низко – и сок выплескивается наружу. Так было и сейчас: кровь будто не могла дождаться, когда же ее выпустят.
– Ну вот…
Я разжал пальцы, и нож упал в вереск. Насечки были полны крови, и я подумал, что, может, брызги и на лицо мне попали, потому что по щекам текло что-то теплое.
– Ты плачешь, – сказал Карл.
– Отцу не рассказывай, – попросил я.
– Что ты плакал?
– Что ты не смог убить… не смог ему горло перерезать. Скажем, что решили мы вместе, но сделал это ты. Ладно?
Карл кивнул:
– Ладно.
Тело собаки я взвалил на плечо. Оно оказалось тяжелее, чем я думал, и все время сползало то назад, то вперед. Карл вызвался было мне помочь, но, когда я отказался, посмотрел на меня с явным облегчением.
Я опустил пса на землю перед дверью в амбар и, войдя в дом, позвал папу.
Пока мы шли к амбару, я выложил ему придуманную версию случившегося. Ничего не сказав, отец опустился на корточки возле своей собаки и кивнул, словно нечто подобное предвидел, вроде как он сам во всем и виноват. Потом он встал, поднял мертвого пса и забрал у Карла ружье.
– Пошли. – Он направился наверх, на сеновал.
Дога он положил на сено, встал на колени, наклонился и пробормотал что-то – было похоже на куплет из американского псалма. Я смотрел на отца. Я всю свою короткую жизнь смотрел на него, но таким никогда не видел. Разбитым всмятку. Да, так он и выглядел.
Он повернулся к нам, по-прежнему бледный, но губы больше не дрожали, а во взгляде было прежнее спокойствие.
– Вот мы и остались одни, – сказал он.
Так оно и было. Хотя папа никогда никого из нас не бил, Карл рядом со мной съежился. Отец погладил дуло ружья.
– Кто из вас… – Он умолк, подбирая слова, и все поглаживал дуло. – Кто из вас… перерезал глотку моей собаке?
Карл испуганно кивал, будто заведенный. А затем открыл рот.
– Карл, – ответил я, – но это я ему велел, я сказал, что он сам должен это сделать.
– Вон оно как… – Папа перевел взгляд с Карла на меня и обратно. – Знаете что? Сердце мое плачет. Оно плачет, и утешение у меня осталось лишь одно. Знаете какое?
Мы молчали, потому что, когда папа задает такие вопросы, ответа он не ждет.
– У меня двое сыновей, и сегодня они показали себя мужчинами – вот мое утешение. Они берут на себя ответственность и принимают решения. Муки выбора – известно вам, что это такое? Когда сам выбор причиняет тебе мучения, а не то, что выбираешь. Когда знаешь – что бы ты ни выбрал, потом все равно будешь ворочаться ночами и ломать голову, правильный ли выбор сделал. Вы могли бы ничего не решать, но вступили в схватку с выбором. Оставить Дога мучиться или позволить ему умереть и сделаться убийцами. Чтобы не спасовать перед таким выбором, нужно мужество, – он вытянул свои огромные руки и положил одну мне на плечо, а вторую – на плечо Карла; его голосу проповедник бы позавидовал, – и наша способность выбрать не путь безволия, а путь высшей морали как раз и отличает человека от животных. – В глазах у него блеснули слезы. – Да, я раздавлен, но вами, ребята, я горжусь.
Высказывание это было не только трогательным – я не мог припомнить, чтобы отец когда-нибудь был таким многословным. Карл захлюпал носом, да и у меня к горлу комок подкатил.
– А сейчас пойдемте расскажем обо всем маме.
Этого нам не хотелось. Когда отец забивал козу, мама надолго уходила и возвращалась всегда с покрасневшими глазами.
По дороге к дому папа приостановил меня, так что Карл оказался чуть впереди.
– Пока мы ей не рассказали, лучше тебе хорошенько руки вымыть, – сказал он.
Я поднял взгляд, готовый принять на себя удар, но лицо у отца было добрым и слегка отстраненным. А затем он погладил меня по голове. На моей памяти он никогда этого не делал. И позже не делал тоже.
– Мы с тобой, Рой, ты и я, мы похожи. Мы сильнее таких, как мама и Карл. Поэтому должны о них заботиться. Всегда. Понимаешь?
– Да.
– Мы семья. Больше нам никто не поможет. Ни друзья, ни любимые, ни соседи, ни односельчане, ни государство – все это обман, и, когда станет совсем туго, ни хрена они не сделают. Тогда мы окажемся против них. Мы против всех и каждого. Ясно?
– Да.