Emma Scott
WHEN YOU COME BACK TO ME
Copyright © 2020 by Emma Scott
© Гладыщева Е., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Плейлист
Walkabout – Augustines (вступление)
Señorita – Shonn Mendes, Camila Cabello
Night Running – Cage the Elephant (feat. Beck)
When Doves Cry – Prince
Fix You – Coldplay
I Will Possess Your Heart – Death Cab for Cutie
Fine Line – Harry Styles
Wish You Were Here – Pink Floyd
Not Over You – Gavin DeGraw
Superposition – Young the Giant (заключительная часть)
Предупреждение
Пожалуйста, обратите внимание, что данная книга содержит факты, которые могут задеть чувства некоторых особенно впечатлительных читателей: потеря близкого человека, депрессия, проблемы с психическим здоровьем, последствия конверсионной терапии и сексуальная эксплуатация (в качестве упоминания). Я искренне надеюсь, что отнеслась к этим проблемам с тем вниманием и трепетностью, которой они заслуживают. Предназначено для читателей от 18 лет и старше.
Посвящение
Биллу, со всей моей любовью. Спасибо, что был тихой гаванью посреди моей бури.
Пролог. Холден
Позволь всему случиться с тобой. И прекрасному, и ужасному.
Просто продолжай свой путь. Все чувства многогранны.
Райнер Мария Рильке
Лечебница дю Лак Леман Женева, Швейцария
– Могу я открыть тебе секрет?
Комок под одеялом на кровати в другом конце комнаты ответил раздраженным фырканьем.
Я попытался еще раз.
– Я не шучу, Майло. Это очень важный секрет, который может изменить всю жизнь. Уж поверь мне.
Мой сосед по комнате поглубже зарылся под одеяло.
– Отстань от меня.
Майло напоминал заснеженный холмик в нашей побеленной комнате. Белые простыни, белые стены, белый линолеум на полу. Как внутри и́глу. Если бы я слишком долго зацикливался на белом цвете, то начал бы дрожать под собственным тонким одеялом.
Не потому, что мне было холодно. На самом деле август в Швейцарии довольно приятный. Но родители отправили меня на полгода на Аляску в лагерь жестокой конверсионной терапии, после которой мне пришлось приехать в Лечебницу дю лак Леман. Прошел год, но часы моего бодрствования до сих пор омрачались кошмарными воспоминаниями.
Стены и потолок моей комнаты представлялись бескрайними белыми равнинами Аляски. Зеленые леса, окружавшие лечебницу, пробуждали воспоминания о бесконечных ночных походах в лютый мороз. Теплая вода крытого бассейна превращалась в ледяные глубины Медного озера[1], куда меня окунали, голого и замерзшего…
Я больше не плаваю в бассейнах.
Доктор Лэнг сказал бы, что я проецирую свою травму на лечебницу, которая на самом деле довольно уютное и теплое место. Но моему ПТСР[2] плевать на кружевные оборки. Я все равно вижу розовую крысиную задницу, коей и является это место. Его доводы бессмысленны. Белый = снег = Аляска = пытка.
И в любом случае, комнату, которую я делил с Майло, уж никак нельзя было назвать «теплой и уютной». Лечебница дю Лак Леман – это психиатрическая больница, пытающаяся замаскироваться под санаторий или отель. Лунный свет струился через зарешеченные окна, освещая нашу скудную мебель: две односпальные кровати, одна книжная полка, заполненная в основном моими дневниками, и несколько рисунков Майло на стене (прикрепленных скотчем, а не булавками или гвоздями).
Я ставлю пятерку за старание, но решетки на окнах менее походили на «уютные гостиничные» и более на «шикарные тюремные». А тюрьмы занимали первое место в моем списке триггеров. Я уже дважды позволил лишить себя свободы – сначала на Аляске, а теперь здесь.
Но больше никогда.
Майло под одеялом шмыгнул носом, расстроенный тем, что утром меня уже здесь не будет. Я не мог понять почему. Я бы не стал по себе скучать. Но он милый парнишка. И мне очень не нравилось его расстраивать. Я свесился с кровати и попробовал еще раз.
– Эй, Майло.
– Не разговаривай со мной.
– Это большая тайна, – увещевал я. – Даже огромная. Ты не захочешь такое пропустить.
– Я же сказал: отстань от меня.
Боль в его голосе – детском и искаженном от слез – пронзила сморщенный ледяной камень, заменявший мне сердце. Майло Бациркис, сын богатых судоходных магнатов из Буффало, штат Нью-Йорк, был на два года моложе семнадцатилетнего меня, но травмы, из-за которых он здесь оказался, сломили его, заставив говорить и вести себя так, словно он потерянный маленький мальчик.
Я вполне мог в это поверить.
Пришлось воспользоваться своим лучшим голосом Старшего Брата.
– И все же я собираюсь рассказать тебе, Майло. Готов? Держи: с тобой все будет в порядке.
Он повернулся ко мне лицом, его темные глаза сияли в лунном свете, черные волосы были растрепаны.
– Шутишь, что ли? Это и есть твой большой секрет? Сколько же в тебе дерьма!
– Я на полном серьезе.
– Во-первых, это глупый секрет, а во-вторых, почему я должен тебе верить? Ты сам не в порядке. Наоборот, ходячий хаос.
Я постучал пальцем по подбородку.
– А я-то думал, что очень хорошо это скрываю…
– Ты продолжаешь приставать к доктору Пикуру, хотя ему сорок пять и он женат.
– Ты видел его на сеансе плавательной терапии? Без рубашки? Ни один суд присяжных в мире не признает меня виновным.
– Ты желаешь себе смерти. Это всем известно.
– Желать смерти – очень сильное выражение, – беззаботно возразил я. – Предпочитаю думать, что мы с жизнью ведем себя непринужденно. Не нужно все усложнять.
Голос Майло понизился до шепота.
– В группе ты говорил, что хочешь умереть.
– Ах, вот ты о чем. – Я откинулся на спину и уставился в потолок. – Это было сто лет назад. Когда я только сюда приехал.
– Но я знаю, что ты все еще об этом думаешь, – сказал Майло. – Не представляю, как тебе удалось убедить их в своей вменяемости, если очевидно, что это не так.
Я взмахнул руками в воздухе.
– Конечно, я чокнутый. Мы все чокнутые. А кто не псих? Но это не меняет того факта, что с тобой все будет в порядке. Можно быть чокнутым на всю голову и нормальным одновременно. Я живое тому доказательство.
Он фыркнул.
– Не похоже, что со мной все будет хорошо. Без тебя уж точно.
– Ну конечно будет. Ты мне не веришь только потому, что я Кассандра.
– Кто?
– Ты что, греческую мифологию не знаешь?
– А сам прямо всю помнишь, да? – язвительно поинтересовался он. – Проехали. Держи свой огромный IQ при себе. Ты уезжаешь, и это отстойно. Вот и все, что тут можно сказать. – Майло снова отвернулся, но я продолжал, ничуть не смутившись:
– Кассандра жила в древние времена и была похожа на меня: так необычайно хороша собой, что боги падали с неба, пытаясь ее заполучить.
Майло фыркнул.
– Избавь меня от этого. Не такой уж ты и красавец.
– Прошу прощения. Ты вообще видел меня?
Он слабо рассмеялся, и я воспринял это как маленькую победу.
– Аполлон, бог солнца, бросил один взгляд на Кассандру и решил, что она должна ему принадлежать. В попытке завоевать сердце девушки, он наделил ее даром пророчества.
– В плане?
– Кассандра могла предсказывать будущее, что, честно говоря, кажется довольно милой сделкой ради того, чтобы залезть ей под тогу[3]. Мой последний ухажер даже не угостил меня ужином перед тем, как я ему отсосал. – Я погладил подбородок в притворной задумчивости. – Или, может быть, это и был ужин…
Майло хлопнул себя ладонью по лбу.
– Чувак…
– Слишком много подробностей?
– С тобой? Всегда. – Он повернулся ко мне лицом и приподнялся на локте. – Но подожди, с кем это ты последний раз ходил на свидание? Свидания здесь запрещены. Или ты уговорил их ради тебя нарушить правила? Снова.
– Уверяю, доктора Пикура не нужно было убеждать.
Майло чуть не свалился с кровати.
– Что? Это же отвратительно! Он врач. Ты пациент. И семнадцать…
– Говори потише, – прошипел я. – Личные отношения с доктором…
– Женатым доктором.
– Небольшая поправочка в моей грязной истории. – И мой билет из этого места. – А теперь помолчи и дай мне закончить. На чем я остановился?
– Кассандра и Аполлон.
– Верно. Кассандра знала, чего на самом деле хотел добиться Аполлон со своим необычным подарком, и она не была заинтересована в том, чтобы ее превратили в ходячий Волшебный шар восьмерки[4].
Майло снова рассмеялся, и это улучшило мое настроение. А такое случалось не очень часто.
Как комета Галлея – редкая яркая полоса на холодном черном небе, которая исчезала снова и снова.
– Когда Кассандра отвергла его, – продолжил я, – как и многие титулованные чуваки, Аполлон потерял самообладание и проклял ее, чтобы никто не верил ее пророчествам. И вот бедняжка Кэсси бродит по Древней Греции, всем рассказывает, что Троя сгорит, и никто ей не верит. Все думают, что она сумасшедшая, и даже запирают ее в тюрьму. Понимаешь, к чему я клоню?
– Ты реинкарнация греческой богини?
– Давай посмотрим на доказательства. – Я начал загибать пальцы. – Я до смешного привлекателен. Все считают меня сумасшедшим. Я заперт здесь, и никто не верит моим словам. – Я слегка улыбнулся в полумраке, освещенном серебристым лунным светом. – Включая тебя, когда я говорю, что после моего ухода с тобой все будет в порядке.
– Ты прав, – отозвался Майло, и новый поток слез заглушил его слова. – Я тебе не верю.
Дерьмо.
Он снова повернулся ко мне спиной. Комета хорошего настроения сразу погасла. Никто никогда не обвинил бы меня в том, что я из любителей утешать, и у меня заканчивались идеи.
Майло тихо плакал, дрожа, как будто ему было холодно, и ко мне вернулось воспоминание – мое единственное хорошее воспоминание с Аляски. Оно подкралось, окутав меня, и сразу стало легче.
Я вылез из кровати и лег рядышком с Майло, прижимаясь к нему.
– Отвали от меня, – проскулил он. – Я не один из твоих дружков.
– Даже не думал к тебе приставать, – ответил я. – Там, на Аляске, другой парень сделал это для меня. И помогло. Но я не буду, если…
Майло схватил меня за руку и крепко сжал, его тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Я придвинулся ближе, обнимая его, и положил свою белокурую голову на подушку рядом с его темной.
Спустя некоторое время он шмыгнул носом и тихо произнес:
– Аляска. Это туда тебя отправили на конверсионную терапию? До того, как ты оказался здесь.
Я напрягся.
– Да.
– Ты почти не рассказываешь об этом. Даже в группе. Если только тебя не заставляют. Тогда ты, должно быть, особенный.
Я почувствовал, как Майло улыбнулся, напряжение в его тощем теле ослабло.
– Что произошло?
– Мне было холодно, – признался я. – И не только мне. Мы съежились на полу старой, продуваемой ветрами хижины, без огня. Никогда еще не чувствовал себя таким несчастным и одиноким, как в тот момент. Но затем один из мальчиков притащил свое драное одеяло к месту, где я дрожал под своим жалким покрывалом. Он обнял меня так, как я обнимаю тебя.
– Как его звали?
– Сайлас. Его звали Сайлас.
– Ты все еще общаешься с ним?
– Нет.
– Почему нет? Вы потеряли связь? Как его фамилия?
– Это неважно.
Еще как важно. Чертовски важно, но как бы сильно мне ни хотелось, чтобы Майло почувствовал себя лучше, Сайлас Марш оставался под запретом. Если бы я слишком много о нем рассказывал, тогда он бы перестал быть моим. Он существовал в основном в моих дневниках. Историях. Бесконечных записях, в которых я пытался очиститься от Аляски, пока руку не сводило судорогой, а слезы не размывали чернила на страницах.
Но всегда оставалось, о чем еще написать.
Мои родители отправили меня на Аляску во имя «исправления» своего неправильного сына, но это почти разрушило мою и без того робкую надежду на здравомыслие. Они поняли свою ошибку в тот момент, когда я вернулся, весь избитый и в истерике. Год в Лечебнице дю лак Леман – это их попытка все исправить, но было уже слишком поздно. Произошедшее на Аляске надежно впечаталось в мой мозг. В каждую клетку и косточку. Холод, который никогда меня не отпустит.
Я крепче сжал Майло.
– Нам было запрещено прикасаться друг к другу, но Сайлас все равно лег рядом, чтобы попытаться меня согреть. Это случилось лишь однажды, но он спас мне жизнь.
И я никогда не говорил ему об этом. Хотя стоило сказать…
– Почему только однажды? – спросил Майло.
– Нас застукали. И избили до полусмерти. В основном его. Они избили его до беспамятства…
Меня снова пробрала дрожь, и я зажмурился под натиском воспоминаний: ветхая хижина и дюжина мальчиков, съежившихся под тонкими одеялами. Сайласа – большого и высокого золотоволосого Адониса – оттаскивают от меня, санитары ругают его за грех утешения другого человека.
– Сайлас говорил тебе, что с тобой все будет в порядке?
– Нет, – ответил я. – Это было бы ложью. Мы не лгали друг другу на Аляске. Она сильно отличалась от этого места. Здесь нас обеспечивают хорошей едой и физическими упражнениями и не говорят, что ты ничего не стоишь и должен измениться. Вместо этого нас пытаются сделать лучше.
– Ты лучше не стал, так как же тебя отпустят?
– Я чувствую, что заведению больше нечего мне предложить.
– Ты не можешь так говорить. Врачам виднее.
– Врачи согласятся.
– Это ложь.
– Мои родители платят врачам, – сказал я. – Я сказал своим родителям, что мне пора уходить отсюда, поэтому они перестали платить.
– Твои мама и папа исполняют все твои желания?
– С тех пор, как я вернулся с Аляски, – да. Они меня боятся. И не зря.
Майло ахнул от моего зловещего тона.
– Ты собираешься отомстить им, когда выйдешь?
Я притворился оскорбленным.
– Я что, по-твоему, похож на жестокого психопата? Забей, можешь не отвечать.
Он издал смешок.
– Нет, но чувствительный удар нанести смогу, – сказал я. – Если расскажу прессе о своей поездке на Аляску – или, что еще хуже, расскажу об этом в «Твиттере». И тогда денежная империя моих родителей может позорно рухнуть. Это пугает их до чертиков.
– Значит, когда-нибудь ты выйдешь и станешь знаменитым писателем, а я застряну здесь навсегда, – снова раздраженно буркнул Майло.
– Не навсегда. И с тобой все будет в порядке. Послушай дядю Кэсси.
– Ты такой странный.
Но я услышал улыбку в его голосе. Он глубоко вздохнул и прижался спиной к моей груди. Я почувствовал, как он уютнее устроился в постели, готовясь заснуть.
– Холден?
– Да.
– Разве тебе не страшно?
– Постоянно.
– Я имею в виду, ты не боишься выбраться отсюда? Ведь лучше тебе не стало.
Я долго и серьезно раздумывал о том, как ответить, мысленно перебирая голоса, которые в голове шумели, кричали и стучали своими тарелками, как игрушечные обезьянки. Лучше мне не стало. И никогда не станет. Что бы ни пытались сделать психологи, врачи, таблетки и терапия – против холода все было бессильно. Аляска навсегда сломала что-то внутри меня.
– Шутишь? – ответил я, стараясь придать голосу беззаботности. – Я собираюсь жить в солнечной Калифорнии. В новом городе, где никого не знаю, новая школа и… да нет. – Теперь, когда произнес это вслух, перспектива кажется ужасной.
Майло рассмеялся, и хорошее чувство ненадолго вернулось. Честно говоря, мне было наплевать на то, что я стану новичком в школе. Вселенная завещала мне измученный разум, но этот разум также работал на полную мощность. Уровень интеллекта на уровне ста пятидесяти трех баллов лишь доказывал, что еще один год обучения в старшей школе – это лишь попытка вернуться к нормальной жизни, а никак не то, что поможет мне стать умнее.
– Я буду скучать по тебе, Холден, – сонно пробормотал Майло.
– Ничего особенного. К рассвету уже забудешь меня.
Он крепче сжал мою руку.
– Не делай этого.
– Чего не делать?
– Не говори так, будто ты ничего не значишь. Ты важен. Для меня.
Я стиснул зубы. Забота и беспокойство Майло озадачивали и заставляли чувствовать себя странно.
Даже слезы попытались навернуться на глаза и норовили обернуться рыданием.
– Уже поздно, – хрипло буркнул я. – Поспи немного.
– Ладно. Спокойной ночи, Холден. До завтра.
Я не доверял своему голосу, поэтому лежал очень тихо, пока полумрак в комнате постепенно не сменился темнотой. Дыхание Майло стало спокойным и размеренным. Я осторожно выскользнул из его кровати и вернулся в свою. В течение часа я наблюдал, как по потолку ползают тени, подобно длинным черным пальцам.
Когда первые лучи рассвета начали окрашивать небо, я тихо оделся и упаковал свои вещи в чемодан Louis Vuitton. В основном мои дневники. В лечебнице нам не позволяли хранить большую часть нашей собственной одежды; но мой гардероб за последний год был преступно полон рубашек с круглым вырезом и всяких синтетических шмоток.
В семь утра в замке нашей двери повернулся ключ. Я уже был готов. Шикнул на санитара, указав на Майло. Он кивнул и молча взял мой багаж. Я оглянулся на своего соседа.
Он не будет грустить из-за моего отъезда. А если и будет, то всего пару минут, а потом справится.
Я вышел и закрыл за собой дверь. Она захлопнулась с автоматическим щелчком.
* * *
Семейный адвокат, которого мои родители послали, чтобы помочь мне выйти из Лечебницы дю лак Леман, выглядел достаточно ушлым и дорогим. Месье Альберт Бернар сидел рядом со мной в кабинете директора, блистательный в своем костюме от Армани. Я чувствовал себя убожеством в джинсах и, Боже, помоги мне, в рубашке с короткими рукавами, усеянной маленькими желтыми ананасами.
Доктор Лэнг, директор лечебницы, выглядел нехарактерно встревоженным. Он кивнул мне.
– Доброе утро, мистер Пэриш.
Теперь, когда я держал лечебницу за яйца, готовый раздавить или помассировать их в зависимости от того, насколько гладко пройдет мой утренний побег, я был мистером Пэришем.
Я улыбнулся, показав все свои зубы.
– Вы выглядите взволнованным, доктор Лэнг. Если все пойдет хорошо, через несколько минут я перестану вам надоедать, и вы обо мне больше не услышите.
Доктор Лэнг заерзал на стуле.
– Что ж, хорошо, мы считаем, что произошедшее между вами и нашим врачом очень серьезное дело. Мы гордимся тем, что оказываем только самую лучшую помощь…
– Да бросьте переживать, док. За исключением некоторых гомиков, ваше заведение прекрасно. Неприятное дело с доктором Пикуром в любом случае было не совсем уж и неприятным, если вы понимаете, о чем я. – Я подмигнул ему и откинулся на спинку стула.
Бледное лицо доктора Лэнга побледнело еще больше. Он покосился на месье Бернара, который поднял руки, как бы говоря, что я тоже без понятия, что с ним делать.
Лэнг прокашлялся.
– Доктор Пикур был немедленно уволен, а его лицензия отозвана. Ваши документы для выписки здесь, согласно нашему соглашению. – Он подтолкнул папку с документами через стол к Бернару. – И, если позволите, приношу свои самые искренние извинения, Холден. Я очень надеюсь, что, когда вернетесь в Штаты, вы продолжите обращаться за медицинской помощью, чтобы не потерять достигнутый вами прогресс…
– Все в порядке, спасибо, – ответил я, моя улыбка поблекла.
Это правда – дю лак Леман приличное место. Доктор Пикур был еще зеленым, неопытным хищником; слухи о том, что он тайно интересовался пациентами мужского пола, привлекли мое внимание. Было просто подтолкнуть его к краю, играя роль уязвимого, но возбужденного пациента (много актерского мастерства не потребовалось), и Пикур сложился, как шезлонг. Лечебница дю лак Леман не хотела международного скандала, а я хотел убраться оттуда к чертовой матери. Для десятиминутного действа в кладовке не так уж плохо.
– На вид все в порядке, – сказал месье Бернар.
Он подписал документы о моей выписке вместе с «Соглашением о неразглашении». Затем передал мне ручку и папку, я расписался на пунктирной линии и оказался на свободе.
Из одной тюрьмы – в другую.
Я последовал за Бернаром к подъездной аллее лечебницы, волоча свой багаж. Нас ожидали два автомобиля с водителями – один для него, другой для меня. Моим оказался устрашающе крупный мужчина, одетый во все черное.
– Он мой прощальный подарок?
– Не совсем. Антуан сопроводит вас обратно в Штаты. Родители беспокоятся о вашей безопасности.
– С каких это пор?
Адвокат деликатно откашлялся.
– Повторю условия вашего освобождения. Ваши тетя и дядя согласились провести год в своем загородном доме в Санта-Крузе, выступая в качестве опекунов, – произнес Бернар, пока Антуан загружал мои вещи в багажник. – По вашей просьбе, родители будут держаться подальше…
– Как можно дальше, черт бы их побрал.
– Прошу прощения?
Я повторил, взмахивая руками в воздухе, как дирижер:
– Я хочу, чтобы они держались от меня как можно дальше, черт бы их побрал.
Бернар фыркнул.
– Они согласились не вмешиваться и не вступать в какие-либо контакты при условии, что вы будете мирно проживать со своими тетей и дядей. Вам назначено щедрое содержание, но крупные снятия наличных не допускаются, и все транзакции по кредитным картам будут контролироваться. Вам также предоставят автомобиль с водителем, так как самому вам садиться за руль не разрешают.
– Это, наверное, к лучшему, так как я планирую много пить.
Он закатил глаза.
– Ваши тетя и дядя святые люди.
– Год они меня вытерпеть смогут. Даже меньше. В феврале мне исполнится восемнадцать.
– Вы должны окончить школу, мистер Пэриш, или не получите наследства. Только с дипломом старшей школы вам снова начнут доверять. Это самый необходимый минимум образования, хотя ваши родители…
– Мистер и миссис Пэриш, – поправил я. – Родители – это люди, которые заботятся о своих детях. А не социопаты, которые издеваются над своим единственным сыном, потому что он гей.
Я сказал это достаточно легко. Всегда так делал. Отпускал шуточки. Заглушал боль и прятал ее за улыбкой и подмигиванием, а может быть, парой галлонов выпивки или ночью с незнакомцем. Никто не должен был видеть, насколько мне больно.
Бернар ощетинился.
– Мистер и миссис Пэриш передают вам свои наилучшие пожелания и надеются, что, учитывая ваш выдающийся интеллект, вы получите ученую степень. Я слышал, вы что-то пишете?
– При всем моем уважении, единственное, что я могу показать этим упырям, – мой средний палец. Вот он. – Я махнул рукой и забрался на заднее сиденье автомобиля. – И то, что я пишу, не их гребаное дело. Если подумать, то все, что я делаю, больше никогда не будет их делом. – Я захлопнул дверь, а затем опустил стекло, когда водитель завел двигатель. – Спасибо за помощь, Берни. Теперь можешь вернуться в Париж до моего следующего скандала.
Он поджал губы.
– Не могу дождаться.
* * *
Тетя и дядя встретили меня у стойки выдачи багажа в международном аэропорту Сан-Франциско. Антуан, все общение которого во время шестнадцатичасового полета состояло из ворчания и устрашающих взглядов, следовал за мной, как огромная, внушительная мускулистая тень.
Тетя Маргарет и дядя Реджинальд (брат моего отца) выглядели как калифорнийские версии моих родителей: средних лет, безупречно одетые, такие же важные, но загорелые.
Я совсем не был на них похож. После года заточения моя кожа стала бледной, от чего зеленые глаза выделялись особенно сильно. Это может сыграть мне на руку, чтобы затащить кого-нибудь в постель, а может и нет. Кто знает, какие парни в Санта-Крузе. Мой отец в хорошо мне знакомой узколобой, предвзятой манере называл всех калифорнийцев грязными хиппи, обнимающимися с деревьями. Неважно, что Пэриши вложили бо́льшую часть своих миллиардов в технологическую компанию, которая находилась прямо по дороге из Санта-Круза. Но я почти уверен, что девизом семьи Пэриш было «Никогда не позволяй небольшому лицемерию мешать прибыли». Он наверняка красуется на нашем фамильном гербе.
Мои тетя и дядя попрощались с Антуаном, и Реджинальд вложил ему в руку пачку денег.
Я отсалютовал своему попутчику.
– Посылка успешно доставлена. Буду скучать по этому большому парню. Некоторые его части тела больше остальных, если вы понимаете, что я имею в виду. – Я подмигнул своей тете.
– Ты… хорошо выглядишь, – пробормотала она, оглядывая меня с ног до головы, как будто я безвкусный подарок, вернуть который не позволяла излишняя вежливость. – Ты так вырос с тех пор, как мы последний раз тебя видели.
– Действительно, – поддакнул Реджинальд. – Сколько в тебе, шесть футов[5] роста? Сильные мышцы. В Швейцарии тебя хорошо кормили. – Казалось, что он собирался хлопнуть меня по плечу, но потом передумал.
– Точно, – ответил я с широкой улыбкой. – Регулярно принимал протеиновые коктейли.
Они обменялись взглядами, и я позволил неловкости несколько мгновений повисеть в воздухе, а затем весело добавил:
– Спасибо, что позволили мне перекантоваться у вас, тетя Мэгс и дядя Редж.
– Тетя Маргарет, пожалуйста, – робко поправила она, когда мы направились к взятой напрокат машине. – Но… если предпочитаешь Мэгс, то все в порядке.
– Называй нас, как тебе нравится, – сказал Редж. – Мы просто очень рады, что ты с нами, Холден, мой мальчик.
Чтоб меня. Они тоже боялись, что я расскажу прессе об аляскинских печеных бобах и о том, что со мной сделала их семья. Я уже мог с уверенностью сказать, что тетя и дядя обращались со мной, как с бомбой замедленного действия, вот-вот готовой взорваться.
С этим можно поработать.
Уложив багаж, я скользнул на заднее сиденье машины, Мэгс села справа от меня, а Реджинальд устроился рядом с водителем.
– Мне нужно сделать небольшую остановку, прежде чем отправимся домой.
– Да? – Тетя Мэгс украдкой взглянула на изящные золотые часики у себя на запястье. Реджинальд повернул голову и нахмурился.
– Где именно?
– Юнион-сквер, в Сити. Нужно сделать пару покупок к школе. – Я оттянул воротник своей ананасовой рубашки. – Вы же не против, правда?
Они обменялись взглядами, а затем оба слегка мне улыбнулись.
– Конечно, нет.
Четыре часа и четырнадцать тысяч долларов спустя у меня было достаточно хороших пальто, обуви, дизайнерских джинсов, свитеров и шелковых шарфов, чтобы пережить учебный год.
– До октября в Санта-Крузе довольно комфортная погода, – заметил дядя Реджинальд, глядя на кассиршу в «Гуччи», когда она упаковывала длинное, до щиколоток, шерстяное пальто. – Возможно, стоит подумать об одежде для более теплой погоды.
– Я уже подумал, дорогой дядя, – ответил я, с широкой улыбкой протягивая девушке свою черную карточку AMEX[6]. – Но там, где я сейчас живу, всегда зима.
Они с Мэгс снова обменялись взглядами, и на их лицах промелькнуло сочувствие.
«Слишком поздно, – подумал я. – До Аляски нужно было обо мне беспокоиться. А не после».
Я вышел из магазина, одетый в дизайнерские джинсы, черную шелковую рубашку и черное пальто, за которым я спрятался, словно в броне. Тетя Мэгс посмотрела на багажник автомобиля, набитый остальными моими покупками, и лучезарно улыбнулась.
– Пора возвращаться домой? До Санта-Круза примерно полтора часа езды…
– Я еще не совсем закончил подготовку к своему триумфальному возвращению в мир живых, – возразил я, проводя рукой по своим пепельно-светлым волосам. – Почему бы вам двоим не выпить где-нибудь кофе, пока я заскочу в салон?
Не дожидаясь ответа, я направился в салон «ДрайБар»[7] через дорогу от площади. Либо сегодня у меня был медлительный день, либо стилист счел меня очень горячим (скорее всего, последнее). Я попал по адресу. Деймон встал позади меня в кресле и провел руками по моим густым волосам, которые по бокам были коротко подстрижены, а наверху оставались подлиннее.
– Великолепно! – воскликнул он. – Не смейте вынуждать меня их отстричь.
Встретившись с ним взглядом в зеркале, я подмигнул, недвусмысленно намекая, что если все пойдет хорошо, то мы можем и трахнуться.
– Ни за что.
– Как насчет добавить цвета?
– Пр-рекрасно! Есть идеи?
– Я открыт для предложений.
– С вашим цветом кожи, думаю, серебристый оттенок подчеркнул бы глаза так, что просто – вау!
– Делай.
Несколько часов спустя я оказался под лучами заходящего солнца с серебристыми волосами, на фоне которых моя бледная кожа и зеленые глаза выделялись еще сильнее.
Чистейшее совпадение, обеденный перерыв Деймона пришелся как раз на то мгновение, когда он закончил со мной работать. По моей просьбе он отвел меня в табачную лавку, находящуюся поблизости, купил на мою кредитную карту четыре коробки сигарет и серебряную фляжку, а затем бутылку водки из алкогольного магазина по соседству.
В маленьком переулке за площадью мы хохотали, когда водка полилась мне на пальцы, пока я переливал ее в новенькую фляжку. Деймон потянулся за поцелуем. Или что предположительно было поцелуем – его язык, очевидно, пытался добраться через рот до самой моей задницы. Парень принялся об меня тереться, мгновенно возбудившись и запыхтев.
– Ты просто безумно сексуальный, – выдохнул он мне в шею. – Сколько тебе лет? Девятнадцать? Двадцать?
Я сладко улыбнулся.
– Семнадцать.
Деймон отшатнулся, его глаза округлились.
– Какого черта?.. Хочешь, чтобы меня посадили?
Я поднял пакет с сигаретами и выпивкой.
– Спасибо за помощь. И за волосы. Выглядит потрясающе. Пять звезд на Йелп[8].
– Ублюдок, – выплюнул Деймон и зашагал прочь.
Я встретил своих тетю и дядю в «Старбаксе». Они оба уже явно теряли терпение, но все же были слишком трусливы, чтобы что-то с этим поделать.
– Боже, твои волосы… очень красиво, – сказала Мэгс.
– Очень современно, – добавил Реджинальд.
– Спасибо. – Я сделал глоток из своей фляжки, закрыл ее и положил обратно в карман пальто. – Можем ехать?
Реджинальд вскочил на ноги.
– Да, конечно. Поехали домой.
Домой.
Это слово было мне не знакомо. В детстве дом представлялся холодным, лишенным любви музеем – все было очень красивым, очень дорогим, а домочадцев можно было увидеть, только когда прикасался к тому, что трогать запрещалось.
Потом случилась Аляска и стерла все мои представления о доме и семье.
Мэгс и Реджинальд были своего рода дублерами родителей. Актерами, призванными исполнять их роль. Как только я окончу старшую школу, они будут освобождены от своих контрактов и вздохнут с облегчением, что все в прошлом. Я получу наследство, которое превышает бюджет нескольких небольших стран, и мы пойдем каждый своей дорогой, чтобы больше никогда не сталкиваться. Да и с чего бы нам?
Я заберу свои денежки и сбегу. Буду путешествовать по всему миру, ездить куда глаза глядят и оставаться там столько, сколько захочу. И больше никогда и никому не позволю посадить меня под замок. Я буду свободен.
Или, быть может, просто исчезну.