Монах долго осматривал его затылок и шею, просил крутить головой, наклонять и задирать её, трогал и трогал отек пальцами, выдавливая из раны кровь и после этого сказал:
– Думаю… Слава Богу, кость в шее цела и зашивать рану не нужно… Вдруг начнёт гнить, отставлю гною выход. Волосы вокруг выбрею, так рана будет чище. Смажу серной мазью с шалфеем. Болит?
– Терпеть можно, – отвечал кавалер, пробуя вертеть шеей.
Рене, Роха и Бертье стояли тут же, молчали, смотрели и слушали монаха, и Максимилиан был тут, и ещё сержанты. И поэтому разговор, который начал Рене, был Волкову особенно неприятен.
– Какая в вашей храбрости была необходимость? – спросил Рене, вертя его помятый шлем в руках. – Я у Бертье спросил, так он говорит, что вы пошли вперёд сами.
– Туман был, – сухо ответил Волков.
– Туман? А может, ты храбрость свою показывал? Так тут и так все знают, что ты храбр до безрассудства, – на правах строгого знакомца фамильярно «тыкал» ему Игнасио Роха. Он взял из рук Рене шлем Волкова и попытался пальцами вытащить застрявший в «затылке» обломанный шип моргенштерна. У него не вышло, шип сидел намертво.
– Вся наша блестящая победа ничего бы не стоила, если бы вы сейчас были мертвы, – продолжал Рене.
Эти нравоучения раздражали кавалера, а ещё монах так противно выскребал рану бритвой, что хотелось заорать на него. Он едва сдерживался, чтобы не послать офицеров к чёрту. Только Бертье встал на его сторону:
– Да будет вам, господа, ничего же не произошло, иной раз мне самому хочется встать в первый рад, взять топор да позабавиться немного, тем более что кавалер пошёл вперёд из-за тумана. Я ему сказал, что его место под знаменем, а он ответил, что в таком тумане никто его там не увидит и что нужно поглядеть, кто там впереди.
– Кавалер, – продолжил Рене, – мы не смели бы вас упрекать в другом случае, это было бы вашим делом, где вам быть во время сражения, но вы наш вождь, а ещё наш сеньор. Вы дали нам место для домов на вашей земле, дали нам землю для пахоты, и нам не хочется этого терять. Если вас убьют, а вы не оставите наследника, на Эшбахт сядет другой господин. Он может привести своих людей, а нас попросит вон. Так что ваша жизнь… Она не только ваша.
– Он прав, Фолькоф, – сказал Роха всё так же фамильярно. – Ты уж либо заведи наследника, либо не лезь на рожон.
Кавалер молчал. Будь они хоть трижды правы, слушать их ему надоело. Волков оттолкнул руку монаха, который, кажется, закончил брить ему затылок, встал и пошёл прочь от них. За ним отважился пойти только Максимилиан. Да ещё монах.
– Господин, дозвольте смазать рану! – брат Ипполит бежал за ним с вонючей склянкой.
Кавалер остановился, дал монаху закончить работу. И тут к нему пришёл немолодой сержант из людей Брюнхвальда. Волков помнил его ещё по Фёренбургу:
– Господин, эти сволочи машут тряпками с того берега.
– Машут? – Волков повернулся, стал приглядываться.
Солнце уже встало, тумана на реке почти не осталось, дымка лёгкая, да и только. Другой берег уже можно рассмотреть. Да, с того берега кто-то размахивал белым полотном. И ещё один был, махал большой зелёной веткой.
– Вы бы не стояли так, господин, – сказал сержант и встал перед Волковым. – Не дай бог, найдётся у них хороший арбалетчик, а вы без шлема.
– Нет, – отвечал кавалер, – они стрелять не будут, они хотят мертвяков забрать.
– И что? Отдадим? – спросил сержант.
– Пусть забирают, но ты спроси, чего хотят.
Сержант быстрым шагом пошёл к реке:
– Эй вы, безбожники, чего вам? – орал он, подходя к воде.
– Парламентёр к вам, примете? – кричали с того берега.
– Господин, – обернулся к Волкову сержант, – они спрашивают…
– Пусть едет, – сразу сказал кавалер, он всё слышал.
– Господин Эшбахта дозволяет вам, безбожники, ступить на его землю. – Прокричал сержант.
На лодке с двумя гребцами приплыли с того берега немолодой офицер и горнист. У обоих белые ленты на левых руках. Волков принимал их сидя, Рене, Бертье, Роха стояли за его спиной.
Трубач протрубил «внимание», офицер поклонился и сказал:
– Я ротмистр Майлинг из Перенгира.
– И что вам надобно, ротмистр Майлинг из Перенгира? – спросил Волков и был с ним невежлив, не стал представляться.
– Жёны наших людей хотят знать, есть ли такие из наших людей, что остались живы и что сейчас находятся в вашем плену.
– Жёны? – злорадно хмыкнул Роха.
– Ваши жёны, наверное, знают, что их мужья всегда вели «плохую войну», никого в плен не брали. Отчего же ваши жёны думают, что с вами будут вести «войну честную»? – ответил Волков.
– Значит, пленных наших у вас нет? – уточнил прибывший офицер.
– Ни единого.
Офицер помолчал, вздохнул и сказал:
– Дозволите ли вы забрать тело капитана Пювера? И других павших.
Сначала кавалер не понял, о чём просит приехавший, а когда понял, так едва сдержался, чтобы не выказать радость. Неужели и капитан их тут погиб? Какая это радостная новость была. Но при этом горце Волков радоваться не стал, сдержавшись, он только сказал великодушно.
– Забирайте всех.
– Вы излишне добры к этим еретикам, кавалер, – заявил Роха, весьма недружелюбно глядя на парламентёра и трубача, – нужно было послать их к чёрту. Он их папаша, кажется. А вот этих вот двоих повесить.
Волков только махнул рукой. Нет, он не собирался усугублять неприязнь. Он подумывал о том, что впоследствии, если не придётся отсюда бежать, с горцами лучше жить в мире. Ни к чему делать из них кровных врагов. Одно дело – война, и совсем другое дело – ненависть.
– Забирайте, но я не знаю где ваш капитан, – сказал он. – Может, он в реке.
Когда бой закончился, весь берег у воды был усыпан оружием и доспехами, которые горцы сбрасывали с себя, прежде чем кинуться в воду. Доспехи и оружие уже собрали. Мертвяки были уже не нужны, солдаты стащили с них доспехи и одежду, если она была хороша.
На берегу валялось девятнадцать человек. Еще семеро были изрублены в трёх лодках, и были ещё мёртвые в воде, но тех никто не считал, может, капитан был среди них.
– Я позову сюда людей, – сказал парламентёр, – мы поищем капитана.
– Шестерых будет довольно, – ответил кавалер, – и чтобы все были без железа.
– Как пожелаете, господин фон Эшбахт. – Офицер горцев поклонился и пошёл к лодке.
– Так мы что, и капитана их зарезали? – тихо спросил Бертье, когда парламентёр ещё не отошёл далеко.
– Кажется, что так, – ответил Волков.
– Ах, какое славное вышло дело, – скалился Роха. – Ни одного убитого у нас, а мы их целую кучу набили, да ещё и капитана прикончили. Будут теперь знать, чёртовы безбожники, как к нам соваться.
– И то верно, – сказал брат Семион, неожиданно для всех появившийся среди офицеров, – подумают теперь дети сатаны, как оспаривать волю Божью, как противиться Длани Господней.
Все были с ним согласны. Все улыбались, может быть, и иронически, но спорить со святым отцом никто не собирался. И Волков, не боли у него шея, тоже улыбался бы. А сейчас он только морщился от боли, пытаясь крутить головой.
Люди Волкова стали готовить завтрак, все после дела были голодны. Горцы приплыли, стали собирать мёртвых. Помимо тех, что были убиты на берегу и в лодках, нашли ещё одиннадцать мёртвых в реке. Перед тем, как отдать этих, Роха пошёл и потребовал, что бы с найденных в реке сняли доспехи.
– Моим ребятам не хватает доспехов, – Скарафаджо словно специально злил приплывших горцев, – ваши доспехи нам будут кстати.
Ещё и смеялся при этом.
Горцы с мрачными лицами выполнили его требование беспрекословно, хотя он был с ними не только насмешлив, но и груб.
Трижды они плавали на свой берег, отвозили полную лодку своих павших, но капитана так и не нашли.
– Многие потонули в реке, там, где глубже, – сказал Бертье, глядя на последнюю уплывающую лодку с мертвецами, – как мы их смяли и загнали в воду, так многие стали уплывать. Видно, не все успели весь доспех снять или не все умели плавать хорошо. Вот и капитан их там же, на дне, наверное.
– Лишь бы не выплыл, – отозвался Роха.
– Да, – согласился с ним Рене, – лучше он пусть там лежит, чем здесь ходит.
Когда солдаты и офицеры стали есть, он есть не мог. Во-первых, болела шея, голову не повернуть, во-вторых, он не знал, что будут делать горцы дальше. Где они? Часть их всё ещё торчала на берегу.
Лодок у них теперь, конечно, было мало, но чёрт их знает, может, ещё пригонят от Милликона. Там, у пирсов, этих лодок и барж десятки. А вдруг сунутся опять, только не в этом месте. Вряд ли, конечно, такое случится. В этот раз так им дали крепко, что теперь только самый сильный командир осмелится ещё раз пробовать высадиться. Интересно, вправду ли капитан их погиб, или они врут, задумав что-то.
– Чёрта с два они теперь сунутся, – убедительно говорил Роха.
– Да, – соглашался с ним Берте, – разбредутся по своим домам, будут раны зализывать.
– Хорошо бы, если бы так было, – поддерживал разговор Рене, – если действительно их капитан погиб, точно разбредутся, пока нового не выберут им.
Волков ушёл от них, был на берегу, смотрел на реку, на весёлых обедающих солдат. Которым, кстати, нужно было платить за этот поход. Если офицерам он платить не собирался, они всё понимали, знали, что воюют за свои домишки и наделы земли, что он им жаловал. А вот с солдатами такое не прошло бы. Двести пятьдесят монет, а то и триста, будь добр, приготовь. И чем больше дней он будет держать их на берегу, тем больше ему придётся заплатить. Вместо радости от победы одолевали его все эти мысли да боль в шее.
Но Господь милостив, прибежал дозорный солдат с западного холма и сказал, что кавалера спрашивают господа, но дозорные их задержали.
– Представились? – насторожился Волков.
– Ага, говорят, что они соседи ваши, зовут их Гренеры.
– Пусти.
Да, это был его сосед и один из его сыновей.
– Идите, идите и кланяйтесь, Карл, – говорил сосед своему сыну слезая с лошади. – Кланяйтесь этому рыцарю. И я ему поклонюсь.
Оба они кланялись немного обескураженному Волкову. Тот поклонился им в ответ.
– Надеюсь, вы помните меня, сосед, – говорил пожилой мужчина, – я был у вас по весне с двумя моими младшими сыновьями.
– Помню, помню, – отвечал кавалер, хотя помнил этого господина смутно, – только имени вашего не припоминаю.
– Гренер, Иоахим Гренер, а это мой сын Карл, мы из поместья Гренер, что в десяти милях отсюда вниз по реке, – говорил пожилой помещик.
– И что же вас привело сюда, друг мой? – спросил его кавалер. – Может, какая нужда?
– Да какая же нужда, наоборот, счастье, добрый мой сосед, счастье, которого я ждал многие годы, и виновник этого счастья – вы.
– Неужели? – Не понимал Волков.
– Мужики мои ставят сети прямо сразу за вашей границей, пошли сегодня проверять их, а там мертвяк! Даже два! И по одёжке совсем не наши, не лодочники, мы их по исподнему опознали, собаки горные, чтоб им пусто было. Я как раз недалеко был, они меня и позвали. А пока ехали, так ещё нашли двоих, их течением вынесло к траве, к берегу прибило утопленников. Плавают притопленные. Я уже думал, что баржа или лодка перевернулась, может, от жадности её перегрузили дураки, а она и потони. Но нет. Вижу, порубленные двое. Видно, резали их перед тем, как в реку бросить.
Волков молчал, ничего не говорил, только чуть улыбался, глядя на соседа. И Максимилиан молчал. Стоял за его спиной. И сын соседа молчал, слушал отца почтительно.
А Гренер всё говорил:
– Гляжу, как туман с реки сошёл, так плывёт лодка у моего берега, там эти псы горные, мертвяков своих ищут. Кричат нам, не видали ли мы людей, не спасся ли кто. Ну, мы и говорим, вон, дохлые плавают, забирайте, на кой нам их дохлятина. Ну, стали они вылавливать мёртвых своих. И тут мы из их слов поняли, что крепко они получили. Говорили они, что столько много потонуло их, говорили, что всех не выловить. Я стразу на вас подумал. Думаю, никак, это мой сосед их проучил. Все же слышали, что вы их ярмарку пограбили, думаю, решили эти дураки сдачи дать, сунулись, а сосед-то мой не промах, опять их умыл. Вот я и крикнул сыну, говорю: «Седлай, Карл, коней, поедем, узнаем, как дело было». Всего час езды, и мы тут. Вот и приехали узнать подробности и поздравить вас. Уж расскажите, как тут было, я тоже в седле не один год провёл под знамёнами нашего герцога.
Вся эта речь была полна восхищения и очень радовала кавалера. Правда, последние слова Гренер произнёс без должного почтения. Волкову показалось, что не очень-то сосед жалует курфюрста.
– Рассказывать особо нечего, – отвечал он соседу, – узнал я, что они лодки пригнали сюда, решил поглядеть, к чему это, пришёл, а они тут высаживаются. Ну, мы им высадиться не дали. Скинули в реку тех, кто вылез. Вон, три лодки от них тут остались.
– Ах, какой же вы молодец, нам такого тут и надо было, – опять заговорил Гренер. – Не было от них, от задир, житья, разбойники и воры, и сколько на них мы ни жаловались и графу, и герцогу, те отмахивались. Говорили мириться с ними. А как мириться с вором? Разве что ещё больше ему отдать? А тут вы их и побили.
– Боюсь, дело ещё не кончено, – произнёс кавалер.
– Не кончено, не кончено, – тут же согласился Гренер, – они злобу затаят, но вот, что я вам скажу. Теперь-то вы не один, если они ещё надумают, так мы, все местные сеньоры, ну, кроме графа, конечно, на помощь вам придём без всякого промедления. Только позовите. Раньше, когда горцы озорничали, так все ждали, что граф позовёт в ополчение, а граф и не звал. А других таких, кто позвал бы, не было, хотя многие пришли бы. Да, все мои соседи пришли бы, если бы кто позвал их. Вот так они нам опротивели, воры эти горные.
– Что ж, ряд я, что вам угодил, коли будет нужда, так уж не сомневайтесь, позову теперь воевать, – отвечал соседу Волков.
– Уж угодили, угодили, – улыбался Гренер, хватая руку кавалера и пожимая её с жаром. – И зовите нас, придём, уж больно радостно было нам видеть, как они из воды своего дохлого капитана вылавливали.
– Капитана? – оживился кавалер. – Вы точно знаете, что капитан их утонул?
– Точно, – впервые заговорил молодой Гренер, – я сам слышал, как они в лодке говорили, что нашли капитана, кажется, звали его… – Юноша замолчал, вспоминая.
– Пювер, – напомнил кавалер.
– Точно, точно, – вспомнил Карл Гренер, – Пювер. Один на лодке так и сказал: «Это Пювер, наш капитан».
Вот теперь Волкову стало спокойно, вот только теперь он успокоился. Можно было уже не волноваться, теперь уже стало ясно, что горцы разойдутся по домам, пока не выберут нового командира.
– Господа, – произнёс кавалер, – я ещё не обедал, прошу вас к столу. Но еда у меня самая простая, солдатская.
– С удовольствием принимаем ваше приглашение, – сказал сосед. – Ничего, что еда солдатская, я полжизни такую ем. И сыну моему не привыкать.
Волков повёл их к господам офицерам, настроение у него изменилось, тревога покинула его, он уже проголодался и был не против поесть.