© С. Лукьяненко, 1997, 1998
© ООО «Издательство АСТ», 2021
Океан не помнил обид. Подобно небу, он верил в свободу, подобно небу – не терпел преград. Я стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить, что чужая звезда в небе – мое Солнце, а соленая вода – древняя колыбель человечества.
Вот только линия берега – слишком ровная. Прямая, как горизонт, и такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится: по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую – будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого станет белым, из белого – розовым, из розового – черным, и – обратно. Полоска пляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом снова потянется песок, и когда-нибудь, очень не скоро, я вернусь к этой же точке, где волны все так же будут ласкать берег…
Один человек – уже слишком много, чтобы изменить мир. Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы. Мир – уже слишком мал, чтобы оставить его в покое. Да и нет для живых безмятежности. Только морю и небу знаком покой.
Я поднял правую руку, посмотрел на нее – и пальцы стали удлиняться. Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острые изогнутые когти.
Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?
– Ты не захватишь письмо? – спросила Эльза. – Похоже, мы тут завязнем недели на две, муж начнет волноваться.
– Я бы на его месте не прекращал этого занятия, – неуклюже сострил я.
Эльза только улыбнулась, протягивая через стол конверт. Ее спутники сидели метрах в пяти, пили темное пиво и скалились, оглядывая нас. Ну еще бы. Я рядом с Эльзой выглядел просто цыпленком. Красивые немки – редкость, на мой взгляд. А Эльза Шредер мало того что была красивой – в парадной форме «Люфтганзы» она выглядела слегка цивилизовавшейся валькирией. Все эти побрякушечки на кителе, длинный ряд серебристых звездочек над левым нагрудным карманом, невесть как удерживающийся на белокурых волосах берет, здоровенный пистолет в запломбированной кобуре…
– А он и не прекращает, – серьезно сказала Эльза. С юмором у нее было куда хуже, чем с русским языком. – Ну как, захватишь?
– Конечно. – Я взял конверт, попытался засунуть его в карман. Конверт упирался. Эльза вздохнула, потянулась ко мне через столик, расстегнула куртку, опустила письмо во внутренний карман, где уже лежали маршрутный лист и «керосиновые талоны».
И с чего она знает униформу «Трансаэро» лучше, чем я сам?
– Спасибо, Петер, – произнесла Эльза низким мягким голосом. Похоже, коверкая мое имя на немецкий лад, она выражала свое расположение. – Ты хороший мальчик.
Я поперхнулся от обиды. А Эльза полюбопытствовала:
– Может, заедешь во Франкфурт, сам передашь письмо? Ты бывал во Франкфурте? Муж будет рад.
Вот всегда так – стоит оказать услугу…
– У нас расписание напряженное, я дома буду дня три всего, – буркнул я.
– Тогда в следующий раз, – легко согласилась Эльза. – Пока, Петер…
Она поднялась, и я запоздало спросил:
– Куда летите?
– Джамайя. – Эльза вздохнула. – Подвернулся фрахт.
– Птички?
– Попугайчики и воробьи. – Второй пилот «Люфтганзы» поморщилась. Я ее прекрасно понимал. Перевозить тысячу галдящих, гадящих, взбесившихся от тесноты и непривычной обстановки птиц – занятие не из приятных.
Эльза вернулась к своим приятелям, а я остался наедине с недопитой кружкой. Еще вчера я бы одной не ограничился. Но сегодня вылет, так что, по-честному говоря, и эта кружка незаконная.
Я исподлобья оглядел бар. Народу было много, и все сидели тесными кучками. Самая большая и шумная – американцы из «Дельты» и «Юнайтед эрлайнз». Чуть поменьше – японцы из «Джал» и англичане из «Бритиш эруэйз». Даже австралийцев из «Квантаса» и испанцев из «Иберии» я углядел. Наших – никого. Уступали мы в этом секторе позиции, здорово уступали. Я вздохнул, поднимаясь. Подошел к стойке, потянулся к телефону. Здоровяк-бармен, радостно улыбаясь, подвинул мне аппарат. Воскликнул:
– О! Янг рашен пайлот!
Он меня со вчерашнего дня запомнил. Бармены русских всегда любят. Мы им выручку делаем… даже в одиночестве.
– Пайлот, пайлот, – рассеянно сказал я. Снял трубку, набрал номер диспетчерской. Ответили не сразу. – Борт тридцать шесть – восемнадцать, «Трансаэро». Окно появилось?
Честно говоря, я надеялся, что сегодня вылететь не удастся. Можно было бы еще посидеть, попить хорошего пивка, выспаться в уютном гостиничном номере. Здесь мы бывали редко, жилье бронировали второпях, и потому мне выделили очень приличный люкс.
– Борт тридцать шесть – восемнадцать… – На том конце провода девушка-диспетчер защелкала клавиатурой компьютера. – Да, есть окно. В семнадцать ноль шесть. Подтверждаете вылет?
Я посмотрел на часы. Еще не было трех.
– Да.
– На медконтроль в двенадцатый кабинет и в Контрольный Центр, – любезно сказала девушка.
Опустив трубку, я хмуро посмотрел на бармена.
– Фьють? – радостно спросил он.
Вот именно, фьють…
Я кивнул и пошел к двери. Навстречу ввалилась целая толпа – не то китайцы, не то филиппинцы, пришлось прижиматься к стене. Воспользовавшись заминкой, я помахал немцам рукой, но они этого не заметили.
Шумно сегодня будет в «Старом Дональде Даке»…
После полумрака бара – тонированные стекла и плотные занавеси – снаружи немудрено было и ослепнуть. Я зажмурился, доставая темные очки, нацепил их и только потом огляделся.
Сириус-А и Сириус-Б выжигали небо до белизны. Ничего, кроме света, над головой. Никаких облаков, конечно…
Земной сектор занимал окраину космодрома. Солидную часть окраины, но именно окраину. Километрах в трех от поселка тянулись посадочные полосы – нежно-сиреневые плиты, которые не были ни бетоном, ни камнем, ни пластмассой. Уже много раз пробовали взять анализ сиреневого вещества, но пока это не удавалось. С год назад при посадке перевернулся английский челнок, пытавшийся на ходу сделать титановым скребком соскоб полосы. На дальнюю как раз садился шаттл – судя по раскраске, американский. В этом секторе торговлей занимались в основном они и французы. «Трансаэро» и «Аэрофлот» болтались в куда менее гостеприимных районах.
Между поселком и ПП стояли челноки, ожидающие очереди на взлет. Я отыскал взглядом свою «птичку» – ее уже начали выдвигать к стартовой башне. Двадцатиметровая труба, ощетиненная иглами-антеннами, и шар в основании – вот и все устройство для взлета. Как говорят у нас в компании: «С Земли надо взлететь, у Чужих надо сесть…»
Челноков было с полсотни. Оживленное место – Хикси-43, восьмая планета Сириуса-А. Единственная в этой системе, где бывают люди.
Я побрел к гостинице, втягивая голову в плечи, чтобы не напекло шею. Многие не понимают, почему мы, пилоты, при наших заработках предпочитаем отдыхать не южнее Прибалтики.
Им бы разочек позагорать под Сириусами, сразу возненавидели бы Гавайи…
Отель – теоретически – принадлежал ООН. Как и Центральный пост земного сектора космопорта. На самом деле он управлялся «Хилтоном». Я помахал морским пехотинцам у входа пропуском – безумное правило, введенное еще при постройке сектора и действующее до сих пор. Кого, интересно, собирались отлавливать эти здоровые парни с М-16 за спиной? Людям вход в гостиницу разрешен без ограничений, а чтобы отличить чужаков, пропуск не нужен.
Один из морпехов на меня вообще не отреагировал, другой приветливо улыбнулся. Мы с ним вчера поболтали в баре. Морпехов прикрывал от света зеркальный пластиковый козырек, за спиной у каждого крутился вентилятор. Им было не столько жарко, сколько скучно. Глазеть на взлеты-посадки, ухмыляться знакомым да заигрывать с редкими девушками – вот и все занятие…
В номере я принял холодный душ, не экономя лимитированную воду. Вечером она мне уже не понадобится. Вытираться не стал, слабо гудящий кондиционер все равно не разгонял духоту. Постоял у зеркала, изучая свое лицо.
Ну да, конечно, крутым пилотом я смотрюсь только на Земле. Когда иду по улице провинциального города… да и то в Москве на космонавтов особого внимания уже не обращают. «Хороший мальчик…» Вспомнив Эльзу, я с досадой выскочил в гостиную. Хоть бы усы росли погуще! Добродушный двадцатипятилетний теленок с соломенной шевелюрой и пухлыми щеками! Любой пилот видел мою биографию насквозь: ВВС, пара самостоятельных вылетов, ускоренные астрокурсы и старый шаттл, на который жалко сажать опытного человека.
Ну и ладно.
По большому-то счету различия между нами невелики.
Я оделся, покидал в чемоданчик немногочисленные пожитки. Вышел, прихлопнув дверь, отдал горничной на этаже ключи. Постоял, пока она оформляла на терминале мой выезд.
Девчонка была замотанная и усталая. Персонала в космопортах вечно не хватало. Каждый человек влетал в такую копеечку! Налог на потребляемый воздух, налог на амортизацию почвы, налог на изменение массы планеты – мало ли их выдумано Чужими? Это не считая прямых расходов. Лучше бы поувольняли дармоедов-морпехов, чем выматывать диспетчеров КЦ и обслугу…
– Щасливо долететь, – ставя безумные ударения, сказала девушка. – Пан еще вернется?
– Наверное.
– Хорошо отдохнуть, пане. – Девушка вздохнула: – Мой отпуск… ой-ой… полгода!
Я сочувственно покачал головой.
– Пан знае Бориса Косуху? «Аэрофлот»?
– Нет, – признался я. С основными конкурентами мы общались нечасто. Вовсе не потому, конечно, что компания проводила такую политику. Просто наши рейсы пересекались редко.
– Веселый человек, – сказала девушка. Вздохнула. – Думала, все русские пилоты веселые…
Глупо улыбнувшись, я пошел к лифту. Что она этим хотела сказать? Можно подумать, что я – грустный человек!
Время еще было, и, забежав в бар на первом этаже, я выпил чашку крепкого кофе «по-звездному» – с корицей и имбирем. Очень полезная штука, чтобы отбить запах пива. Здесь пилоты никогда не собирались, как-то так повелось, что «Дональд» был нашей территорией, а бар при гостинице оккупировали наземники. Но кофе готовили правильный.
Теперь – врач.
Административные корпуса были недалеко. Все здесь рядом, в космопортах на других планетах. И все-таки я успел вспотеть, пока добежал по бетонной дорожке к аккуратненьким трехэтажным зданиям. Юркнул в ближайшее – между собой здания соединялись переходами из зеркального стекла, и мучиться больше положенного не стоило. Охранник сочувственно кивнул:
– Жарко?
– Жарко, – подтвердил я.
На этом наша содержательная беседа как-то сама собой затихла. Я пошел по коридорам к госпиталю.
Двенадцатый кабинет был открыт, доносились голоса, хохот. От души сразу отлегло – речь слышалась русская. Постучав по косяку, я заглянул.
– А! – Врач, невысокий крепыш в зеленом хирургическом костюме, выбрался из-за стола. – «Трансаэро»?
– Так точно.
– Да заходи, чего встал!
Он облапил меня, представился:
– Костя! Просто – Костя.
Было ему лет тридцать, а может, немного побольше. Жизнерадостность и румянец мешали понять точнее.
– Петя, – буркнул я.
Две медсестры, чинно сидевшие на диванчике у окна, прыснули.
– Месяц земляков не видел! – продолжал шуметь врач. – Когда летишь?
– Через два часа.
– Жалобы есть? – Доктор тщетно пытался принять официальный вид. – А, о чем я… Садись.
– Все в порядке. – Я достал полетную карту, едва не выронив Эльзино письмо, протянул ее врачу.
– Ты откуда родом?
– Из Москвы.
– У… далеко. А я из Абакана. Так, колись, парень. Сколько сегодня пил?
Похоже, придется признаваться…
– Полкружки пива.
Врач погрозил мне пальцем, взял со стола алкогольный детектор.
– Если больше двух кружек – сегодня никуда не пущу! Дыши!
Я послушно дохнул в раструб.
– Еще раз, – вглядываясь в шкалу, потребовал врач.
Я задышал, как спринтер после дистанции.
– Слушай, а может, ты кефир пил? – полюбопытствовал врач. – Ну, молодец! Молодец, парень! Наши словно решили поддержать общее мнение – всегда пьянствуют перед стартом!
– Вчера вот… перебрал, – признался я.
– Сколько?
– Три кружки.
Медсестры и врач молчали. Потом доктор опустил приборчик в карман, задумчиво изрек:
– Да, случай интересный… Где твои бумаги?
Он шлепнул на карту печать, расписался, провел над полоской магнитного индикатора перстнем-кодировщиком. Спросил:
– А летаешь давно?
– Два года.
Одна медсестра неуверенно хихикнула, другая начала мне улыбаться. Очень милая девушка…
– Ты почаще к нам заглядывай, – заметил врач. – Я диссертацию пишу: «Влияние экстремальных экстратерральных условий на поведенческие императивы». Мне нужны самые полярные случаи.
– Как компания решит. Хотя мне тут не очень нравится, – признался я. – Жарко слишком. И местные… совсем уж хмурые.
– А чего им веселиться, у них через неделю сезон коллективной эвтаназии, – хмыкнул доктор. – Личинки дозревают, надо обеспечивать свободные пространства. Ладно… Петя. Счастливо долететь.
– Спасибо. – Я начал быстренько отступать к двери.
– Сувениры хоть прихватил? – спросил доктор.
– Конечно, – похлопав по карману кителя, сказал я. Медсестры очень неуверенно засмеялись.
– Обязательно заглядывай, Петя, – помолчав, сказал врач.
– Хорошо, Костя. – Я вышел.
Все, главная проблема снята. Допуск получен.
Я прошел в корпус Контрольного Центра. Там было полно морпехов, пришлось достать пропуск и нести его в руке. Я долго искал свободного диспетчера, наконец какой-то угрюмый парень внес мои данные в компьютер и подписал последние пункты разрешения. Мой челнок уже заправили и проверили, я отдал диспетчеру талоны на две с половиной тонны керосина и подтвердил отсутствие претензий.
Вот теперь совсем все, пожалуй.
До старта оставалось полтора часа. Можно было попросить кар, но я решил прогуляться до челнока пешком. Когда еще сюда попаду?
На Хикси я прилетел с грузом простым и не хлопотным. Картинами. Ну, знаете сами – маленькие такие, пятнадцать на десять сантиметров, в деревянных рамочках и под стеклом. На каждой – клочок моря, деревья на берегу, в небе луна, а по воде – серебристая дорожка. Художники честно старались обеспечить максимальное разнообразие, поэтому кое-где в море мелькали паруса, в небе летали птицы или луну затягивали облака. В общем-то зря они это делают, зрение хиксоидов куда совершеннее нашего. Им хватает той индивидуальности, которую придает картине выпавший из кисточки волосок или отпечаток пальца на темпере.
Обратно я вез груз еще более незатейливый – пластинки кортризона. Кажется, у хиксоидов они тоже служат украшениями. Но на Земле из пластинок делают самые лучшие бронежилеты и обшивку для новых моделей челноков. Хиксоиды не протестуют, хоть и могли бы воспользоваться Законом о Неправомерном Использовании. Видимо, считают, что люди хотят видеть свои корабли более красивыми.
Моя «птичка» из самых старых, обшита керамикой. Это – разработанная еще полсотни лет назад «Спираль», двадцатитонный челнок с небольшим грузовым отсеком. Конечно, он переделан, но внешне практически не изменился. С Земли «лапоть» – что поделаешь, форма такая, что прозвище к «Спирали» прилипло навсегда, – запускают стареньким, хоть и модернизированным «Протоном». Это ощущение не из приятных. Как говорят: «У Чужих приятно взлетать, на Землю приятно садиться».
У пропускного пункта на взлетное поле я последний раз предъявил пропуск и засунул его в карман. Все. Пора домой, пора-пора…
Обходя туши челноков, я двинулся к взлетной башне. «Спираль» уже заканчивали выдвигать на позицию, но персонал еще не отошел, и я ускорил шаг. Всегда интересно поглазеть на Чужих.
Команда была смешанная. Два исполинских, под три метра, хиксоида. Этакие серые богомолы. С виду жутковатые, но на самом деле, говорят, чертовски хрупкие создания. Я сам видел однажды, как хиксоид споткнулся, упал и переломил одну из опорных лап. Вот и сейчас хиксоиды стояли в порядочном отдалении от челнока. Двигали его три странных существа, похожие на черепах, но не в панцире, а покрытые складчатой кожей. Временами из складок высовывалось длинное тонкое щупальце и плавно сдвигало челнок на метр-другой.
Один из хиксоидов двинулся мне навстречу. Пасть – ну не поворачивается у меня язык ртом ее назвать! – распахнулась, и хиксоид проскрежетал:
– Пилот?
Я кивнул, борясь с желанием предъявить пропуск. Не их это дело – документы мне сверять.
Хиксоид отступил. Дождавшись, пока «черепахи» отползут от «Спирали», я направился к люку. Трап «черепахи» тоже подвинули, спасибо им. Оттянув утопленную ручку, я открыл люк. Покосился на хиксоидов, наблюдавших за мной, и вошел в челнок.
Чем меньше с Чужими общаешься, тем меньше дров наломаешь. А то ляпнешь что-нибудь, внешне абсолютно безобидное, – и вызовешь дипломатический кризис. Например, желать хиксоидам здоровья и долгой жизни сейчас было бы колоссальным издевательством.
В челноке было здорово. Прохладно, все-таки теплоизоляция будь здоров! Пахло кожей и пластмассой. И чуть-чуть электричеством – даже не озон, а какой-то неуловимый специфический запах обилия электронной аппаратуры. И совсем немного пряностями – я их месяца два назад перевозил, при посадке несколько упаковок лопнули и разлетелись по грузовому отсеку…
Шлюз был крошечный. Маленький пульт управления дверьми, шкафчик со скафандром, который я полгода не надевал. Дверь в рубку и дверь в грузовой отсек. Я включил герметизацию, и пока в стене гудели сервоприводы, подтягивая люк, наглухо запирая челнок, пошел проверить груз.
Кортризон – штука очень легкая. Пластинки, в точности соответствующие размерам привезенных мною картин, были упакованы в прозрачную пленку и принайтованы к стенам. На каждой упаковке аккуратно выведена масса и обозначен центр тяжести. Сверяясь со стандартной таблицей, я прикинул балансировку челнока.
Великолепно. Никаких проблем. Наверное, педантичные хиксоиды, которые лишь в искусстве ценят индивидуальность, привлекли для укладки груза счетчика.
Я запер грузовой отсек, запустил откачку воздуха и прошел в рубку. Подковка пульта тлела желтыми дежурными огнями. Активировав главный компьютер, я включил связь и общее тестирование систем. Уселся в кресло, застегнул ремни.
Справа от меня полагалось стоять креслу для второго пилота. На самом деле там стоял джампер, алюминиевый цилиндр метровой высоты. Я похлопал его по прохладному боку.
Глупо относиться к двумстам килограммам проводов и микросхем как к живому существу. Скорее уж можно здороваться с компьютером. Но у каждого свои причуды.
– Контрольный Центр – борту тридцать шесть – восемнадцать, «Трансаэро», – донеслось из громкоговорителя. – Готовы?
– Борт тридцать шесть – восемнадцать – Контрольному Центру. Почти готов.
– Стартовая башня дает десятиминутный отсчет. Время принятия решения – плюс три минуты.
– Вас понял. Жду подтверждения.
Я смотрел, как машина заканчивает тестировать свои собственные цепи, программы, резервный компьютер, системы челнока. Через две минуты сорок секунд включил связь и доложил:
– Борт тридцать шесть – восемнадцать – Контрольному Центру Хикси. К взлету готов.
– Удачи, пилот.
Как там говорил Гагарин? «Поехали»…
На экране дисплея недоуменно замигал силуэт челнока, обозначающий его положение в пространстве. Утратив равновесие, шаттл покачивался, задирая нос в белое небо.
Меня запускали.
Ни малейшей перегрузки. Все те же «ноль восемь же», что и на поверхности Хикси. Изолированная гравитационная флюктуация с моей «птичкой» внутри рвалась в космос.
Это не походило на старт. Скорее планета проваливалась, убегала из-под челнока вниз, утрачивала плоскость, разворачивалась в шар. Послышался голос диспетчера:
– Борт тридцать шесть – восемнадцать. Ты уже летишь.
– Вижу.
– Долгого джампа!
– Спасибо, Хикси.
Легкая пелена вокруг шаттла – облака на Хикси все-таки были, просто их не увидишь с поверхности. Снова чистое небо, но уже голубеющее, пародирующее земное. Нос челнока качнулся, наклоняясь, меня погнали навстречу вращению планеты, выводя на орбиту. Стартовая башня способна контролировать челнок на расстоянии прямой видимости. Этого вполне хватает для набора первой космической скорости.
– Борт тридцать шесть – восемнадцать. Контроль космопорта дал информацию о твоем коридоре… – Диспетчер запнулся.
– Что такое, Хикси?
– На глиссаде крейсер алари!
– Вы что, сдурели? – завопил я, косясь на экран радара.
– Это не мы, «Трансаэро». Ты должен понимать. – Диспетчер тоже был вне себя. Вот только эмоции контролировал лучше. Его можно понять… он внизу, на поверхности Хикси.
– Курсы пересекаются?
Паниковать времени не оставалось.
– Возможно…
– Время?
– Плюс двести секунд к выходу на орбиту. «Трансаэро», мы уже заявили официальный протест…
Я вдавил клавишу, отрубая громкоговоритель. Компания потом решит, подавать ли на полетный контроль Хикси в межрасовый трибунал. А мне надо спастись.
Джампер-пульт прикрывала прозрачная пластиковая крышка. Я откинул ее и дал мощность на генератор.
Сволочи… сволочи, их даже обвинить не в чем. Время подготовки к джампу – две минуты. С точки зрения Чужих, у меня вполне хватает времени, чтобы разминуться с крейсером.
«Экстренный джамп… Точка отправления – Хикси. Точка выхода – Земля. Автоопределение промежуточного пункта. Допуск…» На мгновение я запнулся, прикидывая, какую границу допуска могу себе позволить. «Ноль целых три сотых процента… Ввод».
Либо я уложусь в три сотых, либо мне предстоит веселая космическая чехарда.
Взлетная башня все еще вела меня, добавляла последние проценты орбитальной скорости. Хикси стлалась желто-белым холмом. Вокруг – лишь чернота и звезды.
Кресло ушло из-под меня, «индикатор гравитации» – привязанный леской мышонок из пушистого синтетического меха – поплыл в воздухе. Башня отключилась, и невесомость приняла челнок в самые ласковые в мире объятия. Все. Я в свободном полете. А самое главное – вне атмосферы. Теперь можно включать джампер, не беспокоясь, что часть планеты отправится в путешествие вместе с челноком. Я снова посмотрел на радар.
Крошечная точка на самом краю экрана. Большой крейсер. Очень большой. Любят маленькие шкодники-алари исполинские корабли…
– Давай, давай, – прошептал я компьютеру. Надпись «работаю» на дисплее особой уверенности не придавала. Порой расчет занимал до получаса.
Точка наплывала. Прикинув направление, я вывернул голову, вглядываясь вперед по направлению полета. И увидел далекий блеск над дугой горизонта.
Вряд ли мой челнок идет так неудачно, чтобы попасть крейсеру «лоб в лоб». Но этого и не требуется. На дистанции до восьми километров меня сметет энергетический щит крейсера. Или я просто попаду в область искривленного пространства, остающуюся в кильватере крейсеров до четверти часа. Шаттл развалится, как гнилая лодка от удара цунами.
– Давай, сволочь! – крикнул я джамперу. И он как будто услышал.
«Расчет закончен».
Я не стал смотреть на диаграммы курса. Не отрывая взгляд от крейсера, уже превратившегося в видимый невооруженным глазом диск, нащупал клавишу пуска, сдвинул фиксатор. Джампер тихо загудел, переходя в режим готовности.
Крейсер алари был прекрасен. Диск диаметром метров восемьсот, усыпанный башенками непонятного назначения. То ли оружейные гнезда, то ли жилые отсеки – кто из людей может похвастаться тем, что побывал на крейсере алари? В толщину диск был метров пятьдесят, если меня не подводила память, и у основания размещались три решетки гравитационных двигателей. Сейчас они должны мерцать сиреневым светом – метрика пространства рвется, не выдерживая гигаватт энергии, истекающих в космос. Не дай бог увидеть этот свет.
Алари не слыли самой воинственной расой. Но крейсера их были хороши. Я вспомнил документальный фильм, который нам крутили на курсах: два крейсера алари, разносящие в пыль планету. Этот грациозный танец на орбитах, тонкие лучи, полосующие поверхность, – мутно-оранжевые огненные валы катились по континентам. Потом разворот к планете двигателями – и сиреневое пламя на весь экран. И пыль, рои астероидов, в которые превратилась планета. Скалы, сгорающие на силовых щитах крейсеров. Ад, сотворенный за пару минут.
Мы даже не знаем, что это была за планета. С населением или без. Алари предоставили нам запись просто так, для информации.
Мы приняли ее к сведению.
Видят ли они меня, алари? Наверняка. Я посмотрел на танцующего над пультом мышонка. Почти копия алари, только поменьше. Как насмешлив космос – мы стали бояться мышей. Двадцатикилограммовых пушистых грызунов, чьи крейсеры разносят планеты.
Что они думают, глядя на человеческую скорлупку с жидкостными реактивными двигателями, идущую встречным курсом? Ждут фейерверка? Они не собираются маневрировать, они ползли к Хикси несколько месяцев, ломая пространство, и теперь мечтают оказаться на твердой поверхности.
– Счастливо оставаться, мышки, – сказал я, нажимая на клавишу джампа.
Джампер тонко взвизгнул, когда конденсаторы выплеснули запасенную энергию на антенну. Кажется, я успел увидеть ничто.
Пространство вокруг корабля раскрылось, пропуская челнок в свою изнанку.
Джамп.
Да, мы самые отсталые в этом мире. Самые дикие.
Но самые быстрые корабли – наши.
Джамп. Двенадцать с хвостиком световых лет, неизменная дистанция, она всегда одна и та же, не зависит ни от конструкции джампера, ни от массы корабля. Это что-то, заложенное в саму природу пространства, неизменное, как гравитационная постоянная или число «пи». Потому я и прыгаю не к Земле – она ближе к Сириусу. Мой шаттл ушел в сторону, в ту область космоса, откуда дистанция до Земли составит «двенадцать с хвостиком»…
Джамп.
Ни времени, ни ощущений. Только радость. Эйфория в чистейшем виде. Сверкающая тьма, полная безопасности и покоя. Секс, наркотики, алкоголь – все это ничего не стоит по сравнению с джампом. Ничего…
Как жалко, что мне нечем стонать от счастья.
В джампе нет времени. Мы проходим вне привычного пространства, и никакие хронометры не в силах зафиксировать тот отрезок времени, когда корабль преодолевает «двенадцать с хвостиком». Субъективно – джамп бесконечен.
Сладостная вечность…
Вот что гонит нас в космос, вновь и вновь. Не деньги и ордена, щедро раздаваемые компаниями и правительствами. Не экзотика чужих миров – нет ее, по сути, никто не выпускает нас за пределы космопортов.
Сладостная вечность джампа. Эйфория, с которой не сравнятся никакие земные удовольствия.
Ничто сменилось темнотой, наслаждение – болью. Нет, не болью – джамп не оставляет никаких вредных последствий. Но по сравнению с ушедшей эйфорией любое состояние – боль.
Я лежал в кресле, прижатый ремнями к мягким подушкам. Невесомость казалась перегрузкой. Одежда свинцовыми пластинами давила на кожу. Веки были шершавыми, как наждак, режущими глаза при каждом движении.
Ничего, ничего, будет еще один джамп…
Застонав, я открыл глаза. В челноке царила полная тьма. Лишь сквозь лобовые стекла сияли звезды. Здесь они ослепительны и колки, как иглы. Но света не прибавляют.
Джампер тихо потрескивал, остывая. А еще звенело в ушах – тонкий, скулящий звон. И больше ни одного звука. Челнок был полностью лишен энергии, как всегда после джампа. Расстегнув подрагивающими пальцами карман, я достал трубочку фонарика, переломил – жидкость внутри забурлила, разгораясь холодным синим сиянием. Блеснули потухшие экраны пультов, бронированные стекла.
– К-круто, – сказал я самому себе. – А, Петя? Круто?
В ушах все еще звенело. Я отстегнул ремни, повис над креслом, держась за подлокотники, не отрывая взгляда от парящего над пультом фонарика. Прошла минута, вторая, потом на пульте начали робко вспыхивать огоньки. Аккумуляторы потихоньку отходили от джамп-шока. Вот заработала система аварийной вентиляции, построенная на простейших электрических цепях. Для работы ей нужно только напряжение. Потом ожил компьютер, мигнул парой строчек и недоуменно затих. Информации на дисках не было. Все носители, которые в момент джампа находятся под напряжением, стираются начисто. Маленькое неудобство для пилотов – и огромная удача для человечества.
Из контейнера под правым подлокотником кресла я достал первый из компакт-дисков, вставил в прорезь пульта. Начнем с азов… Диск завращался, компьютер жадно глотал операционную систему, программы жизнеобеспечения, тестовые программы. Пора оживать, дружок… Я оттолкнулся, перемахнул через кресло, поймав в движении фонарик. Полагается осмотреть челнок. Впрочем, мне куда больше хотелось поглазеть в иллюминаторы. Побыстрее, пока не включилось освещение, пока компьютер не оживил основные системы челнока и робкий шелест вентиляции не сменился привычным гулом.
А звон в ушах все не проходил…
Я повис перед иллюминатором правого борта, вглядываясь в космос. Вот он, Сириус, одна из обителей хиксоидов. Яркая белая звезда. А если вывернуть голову до отказа, то видна почти прикрытая носом челнока маленькая желтая звездочка – Солнце.
Компьютер тихо пискнул, закончив считывать первый диск. Я оттолкнулся от стены, подплыл к пульту, сменил сидишник, посмотрел на дисплей. Все в порядке, главные цепи уже запущены, идет проверка систем. Откуда же у меня странное ощущение неправильности? Откуда тревога? Что не так?
Включилось освещение, маленькая кабина наполнилась светом. Забавно, наверное, выглядит шаттл со стороны – сияющая песчинка среди бескрайней пустоты. При желании можно натянуть скафандр, выйти наружу – например, под предлогом осмотра груза, – и сделать пару фотографий. Но у меня не настолько крепкие нервы, чтобы болтаться вне кабины, наедине со звездами и пустотой.
И без того не по себе. В чем же дело?
Я покрутил головой, проглядывая экраны оживающих пультов, аварийные датчики, пытаясь сквозь плывущий в ушах скулеж поймать хоть один тревожный сигнал.
Черт!
Не в ушах у меня звенит! Звук шел из шкафчика с инструментами и продуктами!
Вот это влип!
Я расстегнул кобуру, достал пистолет. Передернул затвор – конденсатор из обоймы скользнул в казенник. Что ни говори, а лазерные «Кнуты» российских авиакомпаний имеют одно огромное преимущество: из них можно стрелять в кабине челнока. Луч слишком слаб, чтобы прожечь корпус. Это оружие тоже ровесник «Спирали», его разработали еще для лунной программы.
Мы так и не слетали на Луну.
Мы стали летать к звездам. К неприветливым искрам в небе, которые не принадлежат нам.
И никогда не будут принадлежать.
Главное было – не сомневаться. Минутное размышление – и мне не хватит отваги открыть шкаф. Обезумевший хиксоид… нет, хиксоид в этот шкафчик не влезет… да кто угодно, пусть даже мышонок-алари без бронекостюма, в любом случае утратившее разум существо – опасный враг.
Оттолкнувшись ногами от пульта, я подлетел к шкафчику, сдвинул предохранитель – на пистолете зажегся зеленый огонек – и распахнул дверцу.
На нижней полке, среди прижатых резинками пакетов с одеждой, подергивался и тихо, звеняще выл чешуйчатый серый шар.
Счетчик!
Я чуть отплыл от шкафчика, не отрывая взгляд от скулящего существа.
Ой-ей-ей…
Какого лешего ты сюда забрался, рептилоид? Для тебя не было проблемой вскрыть кодовые замки. Что такое миллион комбинаций для существа, обгоняющего в скорости мышления любой земной компьютер и способного напрямую подключаться к электронным цепям… Но зачем ты ринулся навстречу безумию?
Лишь для нас, людей, джамп – сладостная вечность.
Ни один Чужой не способен перенести прыжок сквозь изнанку пространства и остаться в здравом уме. Это открылось двадцать лет назад, когда патрули хиксоидов зажали у Сириуса американский челнок и состоялся тот самый долгожданный Контакт.
Это и спасло человечество.
Мы заняли ту странную нишу, которая была свободна в галактической иерархии рас. «Чайные клиперы» космоса… Для Чужих путь от звезды к звезде – месяцы. Для нас – часы или минуты. Не самая приятная роль – работать извозчиком.
Но по крайней мере она дает нам свободу.
Рептилоид по-прежнему стонал и вздрагивал в своей эмбриональной позе. Что с ним творится… невозможно представить. Нечеловеческая психика, а теперь еще и нечеловеческое сумасшествие. Одно хорошо, счетчики – одни из самых слабых и беззащитных существ космоса.
Я протянул руку, коснулся мягкой, словно бархат, чешуи. Рептилоид вздрогнул под рукой, сплющился, выдвинув маленькие лапки.
– Дурак ты, дурак… – прошептал я.
Счетчик мелко трясся, разворачиваясь. Он походил на крупного варана или, скорее, на броненосца. Теплокровный, кажется – яйцекладущий… мало мы знаем о своих небесных соседях.
– Что теперь делать, а? – спросил я. За спиной попискивал компьютер, требуя очередной диск. Ничего, потерпит. Жизненно важная информация уже введена.
Рептилоид наконец-то выпрямил короткую шею, оттянул от брюха маленькую треугольную голову. Мигнули, поднимаясь, серые зрительные перепонки.
Глаза у счетчика были нежно-голубые, раскосые.
– Тебе уже все равно, – сказал я, пытаясь отвести взгляд. – А мне теперь трибунал светит. За похищение Чужого. Кто поверит, что ты сам забрался в челнок?
Узкий рот рептилоида открылся, обнажая ровные жевательные пластинки.
– Не-не-не… – прошипел счетчик.
Меня пробила дрожь. Я дернулся, закувыркался, затормозил у потолка, повис над шкафчиком, целясь в рептилоида.
– Не у-би-вай… – Существо, которое должно было быть безумным, уцепилось лапками за пакет с парадной формой. Затрещал рвущийся полиэтилен. – Че-ло-век не уби-вай важ-но нам о-бо-им.
Чего стоят эти слова рептилоиду с его крошечными легкими и неразвитыми голосовыми связками? Они всегда общались на уровне электронных импульсов, счетчики. Живые компьютеры космоса. Такие же слуги, как мы.
Просто – более старые слуги.
– Про-шу че-ло-век…
Для него эти слова – крик. Надрывный вопль в совершенно чужой коммуникационной системе. Есть ли у него слух – чтобы услышать мой ответ?
И что я могу ответить?
Как на вводной лекции в астрокурсах с нами беседовал Джеймс Макнамара, капитан шаттла «Эксплорер», человек, осуществивший первый контакт… Как он рассказывал всем известное – про обезумевших после джампа хиксоидах и впавших в кому алари… а потом добавил то, что никогда не говорится на публике.
«Мы думали, что случившееся – гибель человечества. Но оказалось, что это его спасение. В тот день, когда Чужие научатся переносить джамп, независимости Земли наступит конец».
Вот он, конец. Счетчик, не сошедший с ума после джампа.
– Я – друг… – прошипел рептилоид. – Я – друг, я – друг…