Рини отпускает нас, и все разбегаются.
Марго провожает Рини до входной двери, расспрашивая о тропическом шторме, который набирает силу в Карибском бассейне и продвижение которого, как заверяет Рини, она отслеживает. Адам хватает сумку и поднимается по лестнице в свой номер, а Рик и Тед направляются в игровой зал. Эйми, Иден и я остаемся.
– Вы видели свои гороскопы на день приезда? – интересуется Иден. – Наши лежали на подушках в номере.
– Мы еще не поднимались в комнаты, – отвечаю я.
– Ну и как, интересно? – спрашивает Эйми.
– Отчасти. Мой гороскоп настолько общий, что может подойти любому. – Иден достает открытку из кармана и читает: – «Добро пожаловать, Овен. Вы, первый знак зодиака, одновременно бунтарь и лидер, а это значит, что Вам не нужно ни перед кем оправдываться. Но Вы должны подавать хороший пример для подражания другим. Чтобы устанавливать собственные правила, нужна особая сила, так что не забывайте сами играть по ним».
– Звучит необычно. – Я знаю, что никогда и ни для чего не стала бы устанавливать собственные правила.
– А еще я нашла карту Таро, – добавляет Иден.
– Карту Таро? Да тут полно магических банальностей!
– И что это за карта? – любопытствует Эйми.
– «Влюбленные», но она лежала на полу рубашкой вверх, и пояснений никаких. Я подумала, что это странно, ее будто случайно обронили, – говорит Иден.
Бессмыслица какая-то. В этом доме все тщательно продумано.
– Мы идем купаться. Хочешь с нами? – к моему удивлению и разочарованию, предлагает Эйми Иден.
– Пожалуй, я немного почитаю, а потом приму душ, – отвечает Иден и направляется наверх.
– Значит, остались только мы. – Эйми потирает руки.
Она так возбуждена, что я не утруждаю себя указанием на очевидное: мы обе без купальников, у нас нет полотенец, и, хотя солнце греет, в воздухе над океаном чувствуется прохлада, да к тому же мы еще толком не устроились.
Ни о чем не заботясь, Эйми распахивает французское окно и устремляется к воде. Эйми нет дела до очевидного – ее это просто не волнует. Она бы сказала: «Фарах, ничто хорошее никогда не бывает очевидным». Я смотрю, как она бежит по прибрежной траве, не проверяя, иду ли за ней я. Но я пожалею, если не пойду.
Причал «Звездной гавани» выступает из раскинувшейся зеленой лужайки в виде буквы «Т». По центру над водой на пятьдесят футов тянутся прочные доски, удерживаемые переборками, выкрашенными в белый цвет. С правой стороны прикреплен пандус, удерживающий плавучий причал, который может подниматься и опускаться в зависимости от приливов и отливов, для спуска на воду небольшого быстроходного катера или рыболовного судна. Левая сторона «Т» – это прочный причал, предназначенный для доступа к паруснику или небольшой яхте. У нас ничего такого нет, но мне интересно, приплывают сюда другие гости или нет.
На бегу Эйми перепрыгивает с ноги на ногу, сбрасывая шлепанцы. Она оглядывается на меня и что-то говорит. Я не разбираю ее слов из-за ветра, но уверена – она хихикает. Она выпуталась из штанов того, что я считала цельным комбинезоном. Верхняя часть превращается в самое короткое платье на свете.
Я перехожу на бег, чтобы догнать ее.
Эйми спрыгивает с конца высокого причала, широко расставив ноги и вскинув руки над головой. На мгновение она замирает в воздухе, будто летит, и ее лицо озаряет совершенно детская радость. Затем гравитация берет верх, и Эйми с громким всплеском уходит под воду.
– Залезай! – вынырнув, зовет она. – Это так освежает!
– Это рыбья моча, – дразню я.
– Хорошо, Моана, – смиренно произносит она, намекая на хорошо знакомый нам обеим фильм.
За годы дружбы мы раз сорок усаживали наших детей перед диснеевской «Моаной», чтобы выкроить время для себя и поговорить.
– Ты беспокоишься о детях? – спрашиваю я.
Я оставляю своих мальчиков, уходя каждый день на работу, а еще они проводят без меня один уик-энд в месяц. Мне не настолько нужен отдых от детей, как Эйми, но ее стремление снять с себя обязанности матери на этот уик-энд воодушевило и меня. Теперь, глядя на воду, в которой мальчики с удовольствием бы поплескались, я начинаю сомневаться. Я и так провожу вдали от них слишком много времени.
Эйми делает несколько гребков брассом и переворачивается на спину, размахивая руками, как ветряная мельница:
– Я буквально парю. Похоже, что я беспокоюсь о детях?
Я со смешком качаю головой:
– Конечно нет.
– Ты, безусловно, не понимаешь. – Эйми улыбается из воды, сияние золотого часа озаряет ее кожу.
Она покачивается вверх-вниз на нежных волнах. Откашливаясь, я оглядываюсь на дом.
Фасад и задняя его часть выполнены в совершенно разных стилях. Фасад обшит белой фактурной вагонкой с маленькими одинаковыми окнами, тогда как задняя часть дома отделана деревянными досками, окрашенными в голубовато-серый цвет. Вся центральная часть застеклена. От центра отходят два крыла с французскими балконами, как в бутик-отеле. Это придает дому неожиданную выразительность. Оригинальный, а не построенный по шаблону. Я впечатлена выбором Марго.
Тишину нарушает вскрик Эйми:
– Что-то обвилось вокруг моей ноги! А-а-а!
Я шагаю с лужайки на причал, и мое сердце бешено колотится.
– Оно все еще там?
Возможно, это водоросли. Эйми склонна слишком остро реагировать.
– Да, там. Я чувствую его.
Она подплывает и хватается за плавучий причал, чтобы удержать равновесие и осмотреть ногу. С того места, где я стою, мне ничего не видно.
– Боже мой, это угорь! – вскрикивает она.
Эйми пытается забраться на плавучий причал, но безуспешно. Ей никак не удается как следует уцепиться за него. Она отталкивается изо всех сил, но ее ладони соскальзывают, и она плюхается обратно в воду.
– Ты должна доплыть до берега! – в ужасе кричу я; макушка Эйми под водой, мне ее больше не видно; я прикрываю рот ладонью. – Эйми, ты меня слышишь? Здесь нет лестницы, тебе сюда не забраться.
Я жду, но ничего не вижу. Вода слишком зеленая и мутная. Видимость пропадает в нескольких дюймах от поверхности. С каждой секундой моя тревога растет. Жизненно важно немедленно вытащить тонущего из воды. Я сбрасываю обувь и уже собираюсь нырнуть, когда Эйми, задыхаясь, показывается на поверхности.
– Помоги мне! – Эйми тянется ко мне, и я обхватываю обеими руками ее тонкое запястье.
– Упирайся ногами в борт причала, – советую я.
– Фарах, скорее! Они окружили меня! – В голосе Эйми слышны панические нотки.
На меня нисходит спокойствие, как это бывает всякий раз, когда я принимаю роды.
– Послушай меня. – Мой голос врача эхом отражается от воды. – Напрягись и используй ноги, помоги мне вытянуть тебя.
Эйми откидывается назад и просовывает пальцы ног между досками борта плавучего причала. Я приседаю и хватаю ее за вторую руку. Вместе мы напрягаем мышцы ног, и наконец Эйми в безопасном месте. Она прижимается щекой к теплому дереву, ее дыхание прерывистое. Я сажусь рядом:
– Как ты? В порядке?
Эйми кивает и встает, осматривая свое бедро. Зеленые скользкие водоросли прилипли к ее стройным ногам.
– Похоже, ты запуталась в какой-то растительности, – говорю я.
По воде рядом с причалом пробегает рябь от всплеска.
– Ты это видишь? – Эйми указывает на воду.
И действительно, под поверхностью извивается черный угорь.
– Отвратительно! – восклицаю я.
– Это не тот тип змеи в штанах, на которого я рассчитывала в этой поездке, если ты понимаешь, о чем я! – Она смеется.
Я качаю головой. Эйми обожает грубые шутки. После появления на свет двух девочек она настойчиво, горячо просила меня подтвердить, что ей действительно нужно подождать шесть недель, как рекомендовал врач, чтобы снова заняться сексом. Но после рождения третьей она вообще не спрашивала. Все, о чем она говорила, – это о том, что ребенку трудно сосать, а с двумя другими у нее никогда не было проблем с кормлением.
Несколько недель спустя за второй бутылкой вина, когда Эйми расстегнула рубашку и прикрепила к обеим грудям механический насос, чтобы сцеживаться, я узнала, что у них с Адамом не было секса с момента рождения ребенка. Но это было шесть или семь месяцев назад, теперь девочку нет нужды кормить по ночам, и я думала, что Эйми исправила ситуацию.
– Все еще?..
– Ага, – отвечает она.
Обычно я задаю вопросы. Вопросы врача. У тебя что-нибудь болит? Ты борешься с желанием? Или вопросы друга, например: это его выбор или твой? Но мне приходят на ум неуместные вопросы. Что изменилось, Эйми? Я чувствую то же самое?
Эйми откидывается назад, чтобы стряхнуть воду с волос, и я теряю дар речи и самообладание. Я не могу отвести от нее глаз. Ее раскрасневшиеся щеки. Ее длинная шея. Ее рубашка промокла и прилипла к телу. Ее соски встают торчком, и вместо того, чтобы игнорировать эту нормальную женскую реакцию на холод, я представляю, как наклоняюсь, прижимаюсь ртом к одному из них и нежно кусаю его, ощущая его вкус.
Видение возникает в мгновение ока и кажется реальным, но совсем не таким, каким, скажем, представляется прыжок с балкона, когда смотришь вниз с большой высоты. Я понимаю, что это подходящая визуальная метафора для соблазнения моей замужней лучшей подруги, в то время как я сама состою в браке с высокопоставленным чиновником. Наверное, я была бы в лучшей форме, если бы прыгнула с балкона.
– Ну, на этом поездка заканчивается, – говорит Эйми, поднимает свои брюки и встряхивает их на ветру.
– Я предупрежу прессу.
– О, не волнуйся, я справлюсь сама, – произносит она с улыбкой.
Я напрягаюсь и отвечаю на ее улыбку, проглатывая комок ревности, поднявшийся из желудка к горлу. Мы идем по лужайке к дому.
Впервые мысль, подобная той, что пришла мне в голову на причале, появилась три месяца назад. Я представила, что мы с Эйми прикоснулись друг к другу. И это был не привычный дружеский интимный жест, вроде одобрительного похлопывания по ноге или касания плечом, когда оказываешься слишком близко. Я представила, как она сосет мои пальцы, пока мы делаем «Маргариту». Это видение то появлялось, то исчезало, пока я выжимала лайм в наши бокалы, обрамленные по краю солью. Я была удивлена, приятно удивлена. Кто не хочет, чтобы к нему так прикасались? Правда, в последнее время Джо делал это гораздо реже. Секундное размышление вряд ли можно счесть изменой. И у меня никогда не было осознанного интереса к женщинам, я никогда не чувствовала себя обязанной что-то предпринимать на этот счет, а потому не восприняла эту игру воображения как нечто, грозящее перевернуть всю мою жизнь. Но с той поры подобные мысли посещали меня регулярно.
Если бы, кроме Эйми, у меня были друзья, которым я могла бы довериться, они бы сказали, что это ранний кризис среднего возраста. И дело не в моей профессиональной честности или твердой вере в моногамию. Но я знаю, что дело не во всем этом. Моя зарождающаяся одержимость связана с Эйми. Она так прочно вошла в мою жизнь, в мое сердце, в мои фантазии, что мне кажется: я скорее умру, чем проживу в разлуке с ней еще хотя бы один день.