Andrzej Sapkowski

CHRZEST OGNIA

WIEŻA JASKÓŁKI

PANI JEZIORA

DROGA, Z KTÓREJ SIĘ NIE WRACA

COŚ SIĘ KOŃCZY, COŚ SIE ZACZYNA

BESTIARIUSZ

Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов, Nowa Publishers (Польша) и Агентства Александра Корженевского (Россия).

© Andrzej Sapkowski, 1996, 1997, 1999, 2000

© Перевод. Е. П. Вайсброт, наследники, 2012

© Примечания. Е. П. Вайсброт, наследники, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

* * *

Крещение огнем

Глава первая

 

Крещенье огнем –

в громе, в полях сражений

воспомни об нем.

Не было завершенья –

войны вершились пламенем,

шли племена –

на битвы.

Больно по мне бил

голос набата,

страшная правда преданий,

отсвет огня рыжего.

Но вы – не предали,

братья мои по оружию…^[1]

 

Dire Straits

…И сказала гадалка ведьмаку: «Вот тебе мой ответ – обуй ботинки с подошвами железными, возьми в руку посох железный. Иди в тех железных ботинках на край света, а дорогу перед собой посохом ощупывай, слезой окропляй. Иди сквозь огонь и воду, не останавливайся, не оглядывайся. А когда сотрутся подошвы железные, изотрется посох железный, когда от ветра и жары иссохнут очи твои так, что боле ни одна слеза из них истечь не сможет, тогда на краю света найдешь то, что ищешь и что любишь. Может быть».

И пошел ведьмак сквозь огонь и воду и не оглядывался. Но не взял ни башмаков железных, ни посоха. А взял только свой меч ведьмачий. Не послушался он слов гадалки. И хорошо сделал, ибо была это плохая гадалка.

Флоуренс Деланной

Сказки и предания

В кустах дебоширили птицы.

Склон балки покрывала плотная, густая масса ежевики и барбариса – идеальное место для гнездовья и кормежки, поэтому неудивительно, что тут прямо-таки кишмя кишела птица. Самозабвенно расточали трели зеленушки, щебетали чечетки и славки-завирушки, то и дело раздавалось звучное «теньк-теньк» зяблика. «Зяблик тенькает к дождю», – подумала Мильва, невольно взглянув на небо. Туч не было. Но зяблики всегда тенькают к дождю. А немного бы дождя не помешало.

Место напротив устья котловинки было прекрасной позицией, обещавшей удачную охоту, особенно здесь, в Брокилоне, пристанище всякой живности. Владеющие обширным лесным районом дриады охотились очень редко, а человек отваживался заходить сюда и того реже. Жаждущий мяса и шкур ловчий сам становился объектом ловли. Брокилонские дриады были безжалостны к пришельцам. Мильва имела случай убедиться в этом на собственной шкуре.

Чего-чего, а уж зверья в Брокилоне было предостаточно. Однако Мильва сидела в засаде уже больше двух часов, а на расстоянии выстрела еще никто не появлялся. Охотиться на ходу она не могла – стоявшая месяцами сушь выстлала почву хворостом и листьями, хрустевшими при каждом шаге. Сейчас только неподвижность в засаде могла завершиться успехом и принести добычу.

На лук присела бабочка адмирал. Мильва не стала ее пугать. Наблюдая за тем, как бабочка складывает и раскрывает крылышки, она одновременно смотрела на лук, новое приобретение, которому все еще не могла нарадоваться. Она была, как говорится, лучницей от Бога, обожала хорошее оружие. А то, которое сейчас держала в руке, было лучшим из лучших.

За свою жизнь Мильва сменила множество луков. Она училась стрелять из обыкновенных ясеневых и тисовых, но быстро отказалась от них в пользу чутко реагирующих на малейшее движение руки ламинированных, которыми пользуются дриады и эльфы. Эльфьи луки были короче, легче и удобнее, а благодаря комбинации дерева и сухожилий животных гораздо «скоростнее», чем тисовые, – выпущенная из них стрела достигала цели быстрее и летела по более пологой траектории, что значительно уменьшало возможность сноса ветром. Самые лучшие экземпляры такого оружия с четверным изгибом носили у эльфов название zefhar, потому что изогнутые плечи и грифы лука напоминали именно такой рунический знак. Мильва пользовалась зефарами уже несколько лет и считала, что вряд ли найдется лук, который бы превосходил их.

Но наконец напала и на такой. Было это, конечно, в Цидарисе, на Морском базаре, славившемся богатым выбором удивительных и редких товаров, которые моряки привозили из самых дальних уголков мира, отовсюду, куда только добирались их когги и галеоны. Мильва всякий раз, как только выпадала возможность, посещала базар и осматривала заморские луки. Именно там она приобрела лук, который, как она решила, послужит ей долгие годы, изготовленный в Зеррикании зефар, усиленный шлифованным рогом антилопы. Этот лук она считала идеальным. Целый год. Потому что год спустя, на том же самом лотке, у того же самого купца увидела другое чудо.

Лук пришел с дальнего севера. Прекрасно сбалансированное оружие шестидесяти двух дюймов в размахе, плоские ламинированные плечи, склеенные из перемежающихся слоев благородной древесины, вываренных жил и китового уса. От лежавших рядом экземпляров его отличала не только конструкция, но и цена – и цена-то и обратила на себя внимание Мильвы. Однако стоило ей взять лук в руки и испробовать, как она, не колеблясь и не торгуясь, заплатила все, что требовал купец. Четыреста новиградских крон. Конечно, такой сногсшибательной суммы при ней не было. Она тут же продала свой зерриканский зефар, связку собольих шкурок и чудесной работы эльфийский медальончик – коралловую камею, обрамленную речными жемчугами.

Но не сожалела. Никогда. Лук был невероятно легкий и идеально меткий. Хоть и не очень размашистый, он таил в своих композитных плечах сильный удар. Снабженный прикрепленной к очень точно изогнутым грифам шелково-конопляной тетивой, он при двадцатичетырехдюймовом натяжении давал шестьдесят пять фунтов силы. Правда, существовали луки, дававшие даже восемьдесят, но Мильва считала это перебором. Выпущенная из ее «китовьей» шестидесятипятки стрела преодолевала расстояние в двести футов за время между двумя ударами сердца, а на ста шагах сохраняла силу, вполне достаточную, чтобы запросто уложить оленя. Человека же, если он был без лат, прошивала насквозь. На зверя крупнее оленя и на тяжеловооруженных людей Мильва охотилась редко.

Бабочка улетела. Зяблики по-прежнему шебуршились в кустах. И по-прежнему ничто не выходило на выстрел. Мильва оперлась бедром о ствол сосны и принялась вспоминать. Так просто, чтобы убить время.

Впервые она встретилась с ведьмаком в июле, через две недели после событий на острове Танедд и начала войны в Доль Ангре. Мильва возвращалась в Брокилон после почти двадцатидневного отсутствия. Она привела остатки команды скоя’таэлей, разгромленной в Темерии, когда «белки» пытались пройти на территорию охваченного войной Аэдирна. Команда думала присоединиться к восстанию, поднятому эльфами в Доль Блатанна. Им не повезло. Если б не Мильва, с ними было бы покончено. Но они нашли Мильву и убежище в Брокилоне.

Сразу по приезде она узнала, что в Коль Серрае ее срочно ждет Аглайиса. Мильва немного удивилась. Аглайиса стояла во главе брокилонских целительниц, а глубокая, богатая горячими источниками и пещерами котловина Коль Серрая была местом лечебниц.

Однако она откликнулась на вызов, думала, речь идет о каком-нибудь лечащемся эльфе, который хочет с ее помощью связаться со своей командой. Увидев же раненого ведьмака и узнав, в чем дело, прямо-таки взбеленилась. Выскочила из грота с развевающимися волосами и все возмущение выместила на Аглайисе.

– Он меня видел! Видел мое лицо! Ты понимаешь, чем мне это грозит?

– Нет, не понимаю, – холодно ответила целительница. – Это Gwynbleidd, ведьмак. Друг Брокилона. Он здесь с новолуния. Уже четырнадцать дней. И пройдет еще какое-то время, прежде чем он сможет встать и нормально ходить. Ему нужны вести из мира, вести о его близких. Доставить их можешь только ты.

– Вести из мира? Да ты в своем уме, духобаба?! Ты хоть знаешь, что творится сейчас на свете за границами твоего спокойного леса? В Аэдирне – война! В Бругге, в Темерии и в Редании неразбериха, великая ловитва! За теми, кто поднял восстание на Танедде, гоняются повсюду. Кругом полным-полно шпионов и ан’гиваров. Хватит одного слова, достаточно губы скривить где не надо, и уже палач в яме тебя каленым железом пришпарит. И что, мне идти на разведку, выпытывать, известия собирать? Шею подставлять? И ради кого? Ради какого-то паршивого ведьмака? Он мне что, брат, сват? Нет, ты точно разума лишилась, Аглайиса!

– Ежели ты намерена и дальше орать, – спокойно прервала дриада, – то идем поглубже в лес. Ему нужен покой.

Мильва невольно оглянулась на выход из грота, в котором только что видела раненого. «Хорош парень, – невольно подумала она. – Правда, худ, кожа да кости… Башка белая, но живот плоский, словно у парнишки, – видать, труд ему друг, а не солонина с пивом…»

– Он был на Танедде, – отметила, не спросила она. – Бунтовщик.

– Не знаю, – пожала плечами Аглайиса. – Раненый. Нуждается в помощи. До остального мне дела нет.

Мильва отмахнулась. Целительница славилась нелюбовью к болтовне. Но Мильва успела наслушаться сообщений дриад с восточных границ Брокилона, знала уже все о событиях двухнедельной давности. О рыжеволосой чародейке, явившейся одновременно с магической вспышкой в Брокилон, о калеке со сломанными рукой и ногой, которого она притащила в лес и который оказался ведьмаком, Гвинблейддом, Белым Волком, как его называли дриады.

Вначале, рассказывали дриады, неизвестно было, что делать. Заляпанный кровью ведьмак то кричал, то терял сознание. Аглайиса делала ему временные перевязки, чародейка ругалась. И плакала. В последнее Мильва совершенно не верила – кто-нибудь хоть раз видел плачущую чародейку? А потом пришел приказ из Дуен Канелль, от Среброглазой Эитнэ, владычицы Брокилона. Чародейку отпустить. Ведьмака лечить.

И его лечили. Мильва видела. Он лежал в гроте, в лохани, полной воды из волшебных брокилонских источников, его укрепленные в шинах и на вытяжках конечности были опутаны плотным покровом из лечебных вьюнов конинхаэли и побегов пурпурного окопника. Волосы белые, ровно молоко. Он был в сознании, хотя те, кого лечили конинхаэлью, обычно чуть ли не трупом валяются, бредят, их устами говорит магия…

– Ну? – Невыразительный голос целительницы вырвал ее из задумчивости. – Так как? Что ему сказать?

– Чтобы шел ко всем чертям, – проворчала Мильва, поправляя оттянутый кошелем и охотничьим ножом пояс. – И ты туда же, Аглайиса.

– Твоя воля. Я не принуждаю.

– Верно. И не принудишь.

Она не оглядываясь пошла в лес меж редких сосен. Она была зла.

О ночных событиях на острове Танедд в первое июльское новолуние Мильва знала из бесконечных разговоров скоя’таэлей.

Во время Большого Сбора чародеев на острове вспыхнул мятеж, пролилась кровь, полетели головы. Армия Нильфгаарда как по сигналу ударила на Аэдирн и Лирию, началась война. А в Темерии, Редании и Каэдвене все сосредоточилось на «белках». Во-первых, потому что, кажется, взбунтовавшимся чародеям на Танедде пришла на помощь команда скоя’таэлей. Во-вторых, потому что вроде бы какой-то то ли эльф, то ли полуэльф кинжалом прикончил Визимира, реданского короля. Повсюду бурлило, словно в котле. Кровь эльфов текла рекой…

«Да, – подумала Мильва, – может, и верно болтают жрецы, мол, конец света и Судный день уж рядом. Мир в огне, человек не только эльфу волк, но и человеку, брат на брата с ножом идет… А ведьмак лезет в политику и пристает к бунтовщикам. Ведьмак, который только для того существует, чтоб по миру болтаться и вредящих людям монстров кончать. Сколь существует мир, ведьмаки никогда не давали себя втянуть ни в политику, ни в войны. Недаром же сказывают сказку о глупом короле, который хотел ситом воду носить, зайца гонцом сделать, а ведьмака воеводой посадить. А тут, нате вам, ведьмак в мятеже супротив короля пострадал, в Брокилоне от кары хорониться вынужден. Нет, и впрямь конец света пришел. Точно!»

– Здравствуй, Мария.

Мильва вздрогнула. У стоящей при сосне дриады глаза и волосы были цвета серебра. Заходящее солнце окружало ее голову кроваво-красным ореолом на фоне пестрой стены леса. Мильва опустилась на одно колено, низко склонила голову.

– Здравствуй, госпожа Эитнэ.

Владычица Брокилона засунула за лыковый поясок золотой ножик в форме серпа.

– Встань. Пройдемся. Хочу с тобой поговорить.

Они долго шли по заполненному тенями лесу, маленькая среброволосая дриада и высокая девушка с льняными волосами. Ни та, ни другая не прерывали молчания.

– Давно ты не заглядывала в Дуен Канелль, Мария, – сказала наконец дриада.

– Времени не было, госпожа Эитнэ. До Дуен Канелль от Ленточки долгая дорога, а я… Ты же знаешь.

– Знаю. Устала?

– Эльфам нужна помощь. Ведь я помогаю им по твоему приказу.

– По моей просьбе.

– Во-во. По просьбе.

– Есть у меня еще одна.

– Так я и думала. Ведьмак небось?

– Помоги ему.

Мильва остановилась, отвернулась, резким движением отломила зацепившуюся за платье веточку жимолости, повертела в пальцах, кинула на землю.

– Уже полгода, – сказала она тихо, глядя в серебристые глаза дриады, – я рискую головой, провожу в Брокилон эльфов из разгромленных команд. А как токо передохнут, раны подлечат, вывожу обратно… Мало тебе? Недостаточно я сделала? Каждое новолуние темной ночью на тракт отправляюсь… Солнца уже боюсь, ровно летучая мышь или сова какая…

– Никто не знает лесных тропок лучше тебя.

– В дебрях мне не узнать ничего. Ведьмак вроде бы хочет, чтобы я вести собирала, к людям пошла. Это бунтовщик, на его имя у ан’гиваров уши наставлены. Мне самой никак невозможно в городах показываться. А вдруг кто распознает? Память о том еще жива, не засохла еще та кровь… А много было тогда крови, госпожа Эитнэ, ох много.

– Немало. – Серебристые глаза пожилой дриады были чужими, холодными, непроницаемыми. – Немало, правда твоя.

– Если меня узнают, на кол натянут.

– Ты осмотрительна… Ты осторожна и внимательна.

– Чтобы добыть сведения, о которых просит ведьмак, надо забыть об осторожности. Надо расспрашивать. А сейчас любопытствовать опасно. Если меня схватят…

– У тебя есть контакты.

– Умучают. Заистязают. Либо сгноят в Дракенборге…

– Ты – мой должник.

Мильва отвернулась, закусила губу.

– Да, должник, – сказала она горько. – Не забыть.

Она прикрыла глаза, лицо вдруг сморщилось, губы дрогнули, зубы стиснулись сильнее. Под веками призрачным, лунным светом той ночи бледно забрезжило воспоминание. Неожиданно вернулась боль в щиколотке, схваченной ременной петлей, боль в выворачиваемых суставах. В ушах загудели листья резко распрямляющегося дерева… Крик, стон, дикое, сумасшедшее метание и жуткое чувство охватившего ее страха, когда она поняла, что ей не освободиться… Крик и страх, скрип веревки, раскачивающиеся тени, неестественная, перевернутая земля, перевернутое небо, деревья с перевернутыми кронами, боль, бьющаяся в висках кровь… А на рассвете – дриады, вокруг, веночком… Далекий серебристый смех… Куколка на веревочке! Дергайся, дергайся, куколка, головкой книзу… И ее собственный, но чужой визгливый крик. А потом тьма.

– Да, должник. Конечно, – повторила она сквозь стиснутые зубы. – Да, конечно, я же висяк, снятый с веревки. Похоже, пока я жива, мне с этим долгом не расплатиться.

– У каждого свой долг, – сказала Эитнэ. – Такова жизнь, Мария Барринг. Долги и кредиты, обязательства, благодарности, расплаты. Что-то кому-то должен сделать. А может, себе самой? Ведь если по правде, то каждый всегда расплачивается с самим собой, а не с кем-то. Любой долг мы выплачиваем самим себе. В каждом из нас сидит кредитор и должник одновременно. Главное – уравновесить этот счет. Мы приходим в мир как частица данной нам жизни, а потом все время только и знаем, что расплачиваемся за это. С самим собою. Для того, чтобы в конце концов сошелся баланс.

– Тебе дорог этот человек, госпожа Эитнэ? Этот… ведьмак?

– Дорог. Хоть он и сам этого не знает. Возвращайся в Коль Серрай, Мария Барринг. Иди к нему. И сделай то, о чем я прошу.

В котловинке хрустнул хворост, скрипнула ветка. Громко и зло прозвучал крик сороки, взлетели зяблики, мелькнув белыми правильными перышками. Мильва затаила дыхание. Наконец-то!

«Чек-чек, – крикнула сорока. – Чек-чек-чек». Снова скрипнула ветка.

Мильва поправила вытертый до блеска, на славу послуживший кожаный наплечник на правом предплечье, вложила кисть руки в прикрепленную к грифу лука петлю. Вынула стрелу из плоского колчана на бедре. Автоматически, по привычке проверила острие и оперение. Стержни стрел она покупала на ярмарках, выбирая в среднем одну из десятка предложенных, но перья прилаживала всегда сама. У большинства готовых стрел были слишком короткие воланы, и укреплены они были по оси стрелы, а Мильва пользовалась исключительно стрелами со спиральными воланами длиною не менее пяти дюймов.

Она наложила стрелу на тетиву и уставилась на выход котловинки, в зеленеющее между стволами пятно барбариса, отягощенного гроздьями красных ягод.

Зяблики улетели недалеко и снова принялись тень-тенькать. «Ну иди же, козочка, – подумала Мильва, приподнимая и натягивая лук. – Иди. Я готова».

Но косули пошли по балке в сторону болотца и источников, питающих ручьи, впадающие в Ленточку. Из котловинки вышел козел. Стройный, на глаз фунтов сорока весом. Он поднял голову, застриг ушами, потом повернулся к кустам, сорвал ветку.

Стоял он удачно – задом. Если б не ствол, заслонявший цель, Мильва выстрелила бы, не раздумывая. Даже попав в живот сзади, стрела прошила бы его и добралась до сердца, печени или легких. Попав в бедро, она рассекла бы артерию, животное тоже должно было бы вскоре пасть. Мильва ждала, не освобождая тетивы.

Козел снова поднял голову, сделал шаг, вышел из-за ствола и слегка повернулся. Мильва, удерживая тетиву в полном натяжении, мысленно выругалась. Выстрел в переднюю часть тела был нежелателен: наконечник вместо легкого мог угодить в живот. Она ждала, сдерживая дыхание, уголком губ чувствуя соленый привкус тетивы. Это было еще одно большое, прямо-таки неоценимое достоинство ее лука – пользуйся она более тяжелым или не столь тщательно изготовленным оружием, она не смогла бы так долго держать его в натяжении, не рискуя утомить руку и снизить точность выстрела.

К счастью, козел наклонил голову, сорвал выступающую из мха траву и повернулся боком. Мильва спокойно вздохнула, прицелилась в область легкого и мягко отпустила тетиву.

Однако ожидаемого звука ломаемого наконечником ребра она не услышала. Козел подпрыгнул, взвизгнул и скрылся, сопровождаемый хрустом сухих веток и шорохом листьев.

Несколько ударов сердца Мильва стояла неподвижно, окаменевшая, словно мраморная статуя лесной русалки. Лишь когда все звуки утихли, она отвела правую руку от щеки и опустила лук. Отметив в памяти, куда побежало животное, спокойно села и оперлась спиной о ствол. Она была опытной охотницей, браконьерствовала в господских лесах с малых лет, первую косулю уложила, когда ей было одиннадцать, первого четырнадцатилетнего оленя – по невероятному охотничьему везению – в день своего четырнадцатилетия. А опыт говорил, что никогда не следует спешить за подстреленным животным. Если попала хорошо, козел должен пасть не больше чем в двухстах шагах от устья котловинки. Если попала хуже – поспешность может испортить дело. Неудачно подстреленное животное, если его не тревожить, после панического бегства немного успокоится и пойдет тише. Если же преследовать и пугать – помчится сломя голову и остановится, лишь когда вымотается вконец.

Так что в распоряжении у Мильвы было никак не меньше получаса. Она прикусила сорванный стебелек и снова задумалась. Вспоминала.

Когда через двенадцать дней она вернулась в Брокилон, ведьмак уже ходил. Слегка прихрамывал и немного тянул бедро, но ходил. Мильва не удивилась – она знала о чудесных целительных свойствах лесной воды и травы, именуемой конинхаэлью. Знала также способности Аглайисы, неоднократно была свидетельницей прямо-таки мгновенного исцеления раненых дриад. А слухи о невероятной выносливости и стойкости ведьмаков тоже, видать, не были высосаны из пальца.

Она не пошла в Коль Серрай сразу по прибытии, хоть дриады напоминали, что Gwynbleidd нетерпеливо ждал ее возвращения. Тянула умышленно, все еще недовольная поручением, намеренно показывала, что сначала должна провести в лагерь эльфов из очередной команды «белок». Пространно рассказала обо всем случившемся в пути, сообщила дриадам, что люди блокируют границу вдоль Ленточки. Лишь когда ей напомнили в третий раз, она искупалась, переоделась и отправилась к ведьмаку.

Он ждал на опушке, там, где росли кедры. Прохаживался, время от времени приседал, пружинисто выпрямлялся. Видимо, Аглайиса назначила ему упражнения.

– Какие вести? – спросил он сразу же, как только они поздоровались. Холод в его голосе ее не обманул.

– Война, пожалуй, идет к концу, – ответила она, пожав плечами. – Нильфы, говорят, вконец разгромили Лирию и Аэдирн. Вердэн не поддался, и король Темерии заключил союз с нильфгаардским императором. Эльфы в Долине Цветов собственное государство заложили. А вот скоя’таэли из Темерии и Редании туда не ушли. Продолжают биться…

– Я не об этом.

– Нет? – Она изобразила удивление. – Ах, верно. Да, заглянула я в Дорьян, как ты просил, хоть и пришлось хороший крюк сделать. А тракты нынче опасны.

Она оборвала, потянулась. На этот раз он ее не торопил.

– Слушай, а этот Кодрингер, – наконец спросила она, – которого ты велел навестить, был твоим другом?

Лицо ведьмака не дрогнуло, но Мильва знала, что он понял с полуслова.

– Нет. Не был.

– Это хорошо, – облегченно вздохнула она. – Потому как его уже среди живых нет. Сгорел вместе со своим домом, осталась вроде бы труба и половина передней стены. Весь Дорьян гудом гудит от слухов. Одни болтают, что Кодрингер занимался чернокнижничеством и яды варил, что у него с дьяволом уговор был, так что чертов огонь его поглотил. Другие говорят, мол, сунул он, как обычно, нос и пальцы не в ту дырку. А кому-то это не понравилось, вот его и укокошили и огонь подкинули, чтоб следы замести. А ты как думаешь?

Ни ответа, ни эмоций на посеревшем лице ведьмака она так и не дождалась. Поэтому продолжала, сохраняя язвительный и грубоватый тон:

– Интересно, что пожар и погибель Кодрингера случились в первое июльское новолуние, точно как мятеж на Танедде. Ну, прямо так, будто б кто догадался, что как раз Кодрингер знает чего-то о бунте и его станут выпытывать о подробностях. Будто кто-то хотел ему заране рот зашнуровать навеки, язык удержать. Что на это скажешь? Э, вижу, ничего! Ишь неразговорчивый какой! Тода я тебе скажу: опасное твое дело, все это твои вынюхивания да расспрашивания. Может, кто-нито еще и другие рты и уши, кроме кодрингеровых, захочет прикрыть. Так я думаю.

– Прости, – сказал он, немного помолчав. – Ты права. Я подверг тебя риску. Это было слишком опасное задание для…

– Для девки, верно? – Она дернула головой, резким движением отбросила с плеча все еще влажные волосы. – Это, что ль, ты хотел сказать? Тоже мне фрайер сыскался! Заруби себе на носу, что хоть я и сидя отливаю, все равно мой кафтан не зайцем, а волком оторочен! Не шей мне труса, ты меня не знаешь!

– Знаю, – сказал он тихо и спокойно, не прореагировав на ее злость и повышенный тон. – Ты – Мильва. Водишь сквозь облавы в Брокилон «белок». Мне известно твое мужество. Но я легкомысленно и себялюбиво подверг тебя риску…

– Дурень! – грубо оборвала она. – О себе беспокойся, не обо мне. О девчонке беспокойся!

Она насмешливо улыбнулась, потому что на этот раз лицо у него изменилось. Она намеренно помолчала, ожидая дальнейших вопросов.

– Что тебе известно? – наконец спросил он. – И от кого?

– У тебя – Кодрингер, – фыркнула она, заносчиво подняв голову. – У меня свои знакомцы. Такие, у которых быстрые глаза и чуткие уши.

– Говори, Мильва. Пожалуйста.

– После заварушки на Танедде, – начала она, переждав секунду, – закипело повсюду. Ловля предателей началась. Особливо тех чародеев, которые за Нильфгаардом пошли, как и других продажных… Некоторых поймали. Другие канули, будто камень в воду. Не надо большого ума, чтобы угадать, куда они подались, под чьими перьями спрятались. Но охотились не токо на чародеев и предателей. В мятеже на Танедде взбунтовавшимся чародеям помогала команда «белок», ими известный Фаоильтиарна верховодил. Ищут его. Отдан приказ кажного схваченного эльфа пытать, о команде Фаоильтиарны выспрашивать.

– Кто он, Фаоильтиарна этот?

– Эльф, скоя’таэль. Мало кто людям в печенку залез, как он. Большая цена за его голову назначена. Но ищут не только его. Ищут еще какого-то нильфгаардского рыцаря, что на Танедде был. И еще…

– Ну, говори.

– Ан’гивары о ведьмаке по имени Геральт из Ривии выспрашивают. И о девушке по имени Цирилла. Этих двух велено живьем брать. Под страхом смерти у их обоих волос с головы упасть не должен, пуговицу с платья сорвать не имеют права. Хо! Здорово же ты, видать, мил их сердцу, коли так о твоем здоровье пекутся…

Она осеклась, увидев его лицо, с которого мгновенно сползло нечеловеческое спокойствие. Поняла, что хоть и старалась, но не сумела нагнать на него страха. Во всяком случае, за его собственную шкуру. Неожиданно ей стало стыдно.

– Ну, с этим преследованием-то они впустую шебуршатся, – сказала она уже мягче, но все еще с чуть насмешливой ухмылкой. – Ты в Брокилоне в безопасности. Да и деваху они тоже живой не получат. Когда они развалины на Танедде да на магической башне, которая обвалилась, перелопачивали… Эй, что с тобой?

Ведьмак покачнулся, оперся о кедр, тяжело опустился рядом с деревом. Мильва отскочила, напуганная бледностью, которая вдруг покрыла его лицо.

– Аглайиса! Сирисса! Фаувэ! Ко мне, живо! У, хрен чертов, помирать он, что ль, собрался! Эй ты, ведьм!

– Не зови их… Со мной все в порядке… Говори… Я хочу знать.

Мильва вдруг поняла.

– Ничего они в развалинах не нашли! – крикнула она, чувствуя, как тоже бледнеет. – Ничего! Хоть кажный камень осмотрели и волшебствовали – ничего не нашли…

Она смахнула испарину со лба, жестом остановила сбежавшихся на крик дриад. Схватила ведьмака за плечи, наклонилась над ним так, что ее длинные светлые волосы упали ему на побледневшее лицо.

– Ты неверно понял, – быстро, нескладно повторяла она, с трудом отыскивая нужные слова в толчее тех, что так и рвались на язык. – Я токо хотела сказать, что… Ты неверно меня понял. Ведь я… ну откуда мне было знать, что ты аж так… Я не так хотела. Я токо о том, что девушка… Что ее не найдут, потому как она бесследно исчезла, все одно как те чародеи… Прости.

Он не ответил. Глядел в сторону. Мильва закусила губу, сжала кулаки.

– Через три дня я уезжаю из Брокилона, – сказала она тихо после долгого, очень долгого молчания. – Как токо месяц пойдет на ущерб и ночки малость темнее станут. Через десять дней вернусь, может, раньше. Сразу после Ламмаса, в первых днях августа. Не волнуйся. Землю перерою, но дознаюсь для тебя обо всем. Ежели кто хоть что-нибудь знает о той девочке, ты тоже будешь знать.

– Спасибо, Мильва.

– Через десять дней… Gwynbleidd.

– Меня зовут Геральт, – протянул он руку.

Она пожала, не задумываясь. Крепко.

– Меня зовут Мария Барринг.

Кивком и тенью улыбки он поблагодарил за откровенность: она знала, что он это оценил.

– Будь осторожна, прошу тебя. Задавая вопросы, смотри, кому задаешь.

– За меня не беспокойся.

– Твои информаторы… Ты им доверяешь?

– Я не доверяю никому.

* * *

– Ведьмак в Брокилоне. У дриад.

– Так я и думал. – Дийкстра скрестил руки на груди. – Но хорошо, что подтвердилось.

Он немного помолчал. Леннеп облизнул губы. Он ждал.

– Хорошо, что подтвердилось, – повторил шеф тайных служб королевства Редании, задумавшись так, словно говорил сам с собой. – Всегда лучше, когда уверен. Эх, если б еще оказалось, что Йеннифэр… Чародейка не с ним, Леннеп?

– Простите. – Разведчик вздрогнул. – Нет, светлейший господин. Нет. Что прикажете? Если хотите получить живьем, я выманю его из Брокилона. А ежели вам милее мертвяк…

– Леннеп, – Дийкстра поднял на агента холодные бледно-голубые глаза, – не надо усердствовать. В нашем деле излишнее усердие не оправдывается. Зато всегда подозрительно.

– Господин, – слегка побледнел Леннеп, – я только…

– Знаю. Ты только спросил, что я прикажу. Приказываю: оставь ведьмака в покое.

– Слушаюсь. А как с Мильвой?

– И ее тоже. Пока что.

– Слушаюсь. Можно идти?

– Иди.

Агент вышел, осторожно и тихонечко притворив за собой дубовую дверь кабинета. Дийкстра долго молчал, уставившись в наваленные на столе карты, письма, доносы, протоколы допросов и смертные приговоры.

– Ори.

Секретарь поднял голову, откашлялся. Молчал.

– Ведьмак в Брокилоне.

Ори Ройвен снова кашлянул. Невольно глянул под стол, на ноги шефа.

– Точно. Этого я ему не забуду, – буркнул тот. – Две недели не мог из-за него ходить. Опозорился перед Филиппой. Словно пес скулил и вымаливал у нее чертовы чары, иначе хромал бы до сих пор. Ну что ж, сам виноват, недооценил. Хуже всего, что не могу ему сейчас отплатить, добраться до его ведьмачьей задницы! У самого времени нет, а использовать в личных интересах моих людей не могу. Ведь верно, Ори, не могу?

– Кхе-кхе…

– Нечего покашливать. Сам знаю. Эх, черт побери, как же власть развращает! Как искушает воспользоваться ею! Как легко забыться, когда она у тебя есть! Но стоит забыться раз, конца не видать… А что, Филиппа Эйльхарт все еще сидит в Монтекальво?

– Да.

– Бери перо и чернила. Продиктую письмо к ней. Пиши… А, черт, никак не сосредоточусь. Что там за крики, Ори? Что там творится на площади?

– Жаки закидывают камнями резиденцию нильфгаардского посла. Мы им за это, кхе-кхе, заплатили. Мне кажется.

– Ага. Ну ладно. Прикрой окно. Завтра пусть идут забрасывать камнями филиал банка краснолюда Джианкарди. Он отказался открыть мне счет.

– Джианкарди, кхе-кхе, перечислил значительные суммы в военный фонд.

– Да? Тогда пусть закидывают те банки, которые не перечислили.

– Все перечислили.

– Ну и нуден же ты, Ори. Пиши, говорю. «Милейшая Филь, свет очей моих…» Черт, постоянно забываю. Возьми новый лист. Готов?

– Так точно, кхе-кхе…

– «Дорогая Филиппа. Трисс Меригольд, вероятно, тоскует по ведьмаку, которого телепортировала с Танедда в Брокилон, делая из этого факта глубокую тайну даже от меня, что меня жестоко огорчило. Успокой ее. Ведьмак уже чувствует себя хорошо. Начал посылать из Брокилона эмиссарок с заданием искать следы княжны Цириллы, мазельки, которая тебя так интересует. Наш друг Геральт явно не знает, что Цирилла пребывает в Нильфгаарде, где готовится к браку с императором Эмгыром. Мне хотелось бы, чтобы ведьмак спокойно сидел в Брокилоне, поэтому я постараюсь, дабы это известие дошло до него». Написал?

– Кхе-кхе, «дошло до него».

– С новой строки. «Меня интересует…» Ори, вытри перо, черт побери! Мы ведь Филиппе пишем, не в королевский совет. Письмо должно выглядеть эстетично! С новой строки. «Меня интересует, почему ведьмак не ищет контактов с Йеннифэр. Не хочется верить, что такая граничащая с помешательством страсть столь неожиданно угасла, вне зависимости от политических пристрастий его идеала. Прости за невольный каламбур. С другой стороны, если окажется, что именно Йеннифэр доставила Цириллу Эмгыру и если найдутся тому доказательства, я с удовольствием споспешествовал бы тому, чтобы эти доказательства попали ведьмаку в руки. Проблема разрешилась бы сама собой, в этом я уверен, а вероломная черноволосая красотка потеряла бы покой. Ведьмак не любит, когда кто-нибудь прикасается к его девчушке. Артауд Терранова однозначно убедился в этом на Танедде. Хотелось бы верить, Филь, что у тебя нет доказательств предательства Йеннифэр и ты не знаешь, где она скрывается. Мне было бы ужасно неприятно, если б оказалось, что это очередной от меня секрет. У меня от тебя нет тайн…» Ты почему хихикаешь, Ори?

– Так просто, кхе-кхе.

– Пиши! «У меня нет от тебя тайн, Филь, и я рассчитываю на взаимность. Остаюсь с глубоким уважением», ну и т. д. и т. п. Давай подпишу.

Ори Ройвен посыпал письмо песочком. Дийкстра уселся поудобнее, завертел мельницу пальцами сплетенных на животе рук.

– А Мильва, которую ведьмак посылает на слежку, – проговорил он. – Что можешь о ней сказать?

– Она, кхе-кхе, – кашлянул секретарь, – занимается переброской в Брокилон групп скоя’таэлей, разбитых темерскими войсками. Выводит эльфов из облав и котлов, обеспечивает им отдых и возможность формировать новые боеспособные команды…

– Не ублажай меня общедоступными сведениями, – прервал Дийкстра. – Деятельность Мильвы мне известна. Кстати, я собираюсь ее использовать. Если б не это, давно бы кинул ее на сожрание темерцам. Что ты можешь сказать о ней самой? О Мильве как таковой?

– Родилась она, мне кажется, в какой-то захудалой деревушке в Верхнем Соддене. Вообще-то ее зовут Мария Барринг. Мильва – прозвище, которое ей дали дриады. На Старшей Речи означает…

– Знаю. Каня – Коршун, – прервал Дийкстра. – Дальше.

– В роду с незапамятных времен – охотники. Лесные люди, запанибрата с дебрями. Когда сына старого Барринга затоптал сохатый, старик выучил лесному ремеслу дочку. Когда он умер, мать снова вышла замуж. Кхе-кхе… Мария не ладила с отчимом и сбежала из дома. Тогда, мне кажется, ей было шестнадцать лет. Отправилась на север, жила охотой, но баронские лесничие не давали ей житья, преследовали и травили, словно зверя. Тогда она принялась браконьерствовать в Брокилоне, и там, кхе-кхе, на нее напали дриады.

– И вместо того чтобы прибить, пригрели, – буркнул Дийкстра. – Признали своей… А она отблагодарила. Стакнулась с брокилонской ведьмой, со старой Среброокой Эитнэ. Мария Барринг умерла, да здравствует Мильва!.. Сколько раз она ходила, прежде чем люди из Вердэна и Керака спохватились? Три?

– Кхе-кхе… Четыре, мне кажется… – Ори Ройвену постоянно что-то казалось, хотя память у него была безупречная. – Всего было что-то около сотни человек, тех, что особенно рьяно охотились за духобабьими скальпами. И долго они не могли сообразить, потому что время от времени Мильва кого-нибудь из них выносила из бойни на своем горбу, а уцелевший до небес восхвалял ее мужество. Только после четвертого раза, в Вердэне, мне кажется, кто-то хватил себя по лбу. Как же так получается, кхе-кхе, что провожатая, которая людей против духобаб сзывает, сама всякий раз живьем уходит? И вылезло шило из мешка, поняли людишки, что провожатая-то ведет, да только в западню, прямо под стрелы поджидающих в засаде дриад…

Дийкстра отодвинул на край стола протоколы с допросами. Ему почудилось, что пергамент все еще воняет камерой пыток.

– И тогда, – догадался он, – Мильва исчезла в Брокилоне, словно сон златой. Но до сих пор в Вердэне трудно сыскать охотника ходить на дриад. Старая Эитнэ и юная Коршунка проделали недурственную работенку. И после этого они еще осмеливаются утверждать, будто провокации – наше, человеческое изобретение. А может…

– Кхе-кхе? – закашлялся Ори Ройвен, удивленный оборванной фразой и затянувшимся молчанием шефа.

– А может, наконец-то начали учиться у нас, – докончил холодно главшпик, глядя на доносы, протоколы допросов и смертные приговоры.

Не увидев нигде следов крови, Мильва забеспокоилась. Вдруг вспомнила, что козел шагнул в тот момент, когда она выстрелила. Шагнул или собирался шагнуть – одно на одно выходило. Пошевелился, и стрела могла попасть в живот спереди. Мильва выругалась. Выстрел в живот, проклятие и позор для охотника! Неудача! Тьфу-тьфу, не повезло!

Она быстро подбежала к склону долинки, внимательно выискивая следы крови среди ежевики, мха и папоротника. Искала стрелу. Снабженная четырехгранным наконечником, наточенным так, что острия граней сбривали волоски на предплечье, стрела, выпущенная с пятидесяти шагов, должна была пробить козла навылет.

Наконец увидела, нашла и облегченно вздохнула. Трижды сплюнула, радуясь удаче. Напрасно опасалась, было даже лучше, чем она предполагала. Стрела не была обляпана клейким и вонючим содержимым желудка. Не было на ней и следов светлой, розовой и пенистой легочной крови. Весь стержень покрывал темный богатый пурпур. Стрела пронзила сердце. Мильве не надо было подкрадываться, ее не ожидал долгий поход по следам. Козел, несомненно, лежал мертвый в чаще, не больше чем в ста шагах от полянки, в том месте, которое ей укажет кровь. А получивший в сердце козел должен был, сделав пару прыжков, истекать кровью, так что след найдется.

Пройдя десяток шагов, она действительно нашла след и направилась по нему, снова погружаясь в мысли и воспоминания.

Данное ведьмаку обещание она выполнила. Вернулась в Брокилон даже раньше, чем думала, спустя пять дней после Праздника Жатвы, через пять дней после новолуния, начинающего у людей месяц август, а у эльфов Ламмас, седьмой, предпоследний savaed года.

На рассвете переправились через Ленточку она и пятеро эльфов из команды, которую она вела. Вначале было девять конных, но солдаты из Бругге все время преследовали их, а за три стоянки до реки нагнали и отстали только перед самой Ленточкой, когда в утреннем тумане на правом берегу замаячил Брокилон. Солдаты боялись Брокилона. Это спасло Мильву и эльфов. Они переправились. Исхудавшие, израненные. И не все.

У нее было для ведьмака известие, но, думая, что Gwinbleidd все еще находится в Коль Серрае, она собиралась пойти к нему только к обеду, выспавшись как следует. Поэтому сильно удивилась, когда он неожиданно возник из тумана, словно дух лесной. Молча присел рядом, глядя, как она устраивает себе лежанку, расстилает попону на куче веток.

– Ну тебя и принесло, – сказала она укоризненно. – Слушай, ведьмак, я с ног валюсь. День и ночь в седле, задницы не чувствую, а вымокла до пупка, потому как мы на заре словно волки через прибрежные ивняки продирались.

– Прошу тебя! Ты что-нибудь узнала?

– Узнала, – хмыкнула она, расшнуровывая и скидывая промокшие, упирающиеся сапоги. – Без особого труда, об этом кричат повсюду. Что ж ты не сказал, что твоя дева такая важная птица? Я-то думала, падчерица твоя, заморыш какой-нито, сирота, судьбой обиженная. А тут – глядь: цинтрийская княжна! Хо-хо! А может, и ты князь переодетый, а?

– Пожалуйста, говори.

– Не достанется уже твоя Цирилла королям, потому что, говорят, из Танедда прямиком в Нильфгаард сбежала. Не иначе как вместе с теми магиками, что королей предали. А в Нильфгаарде император Эмгыр ее с помпой принял. И знаешь что? Навроде как ожениться с ней надумал. А теперь дай мне отдохнуть. Если хочешь, поговорим, когда высплюсь.

Ведьмак молчал. Мильва развесила мокрые онучи на разлапистой ветке так, чтобы их достало восходящее солнце, дернула застежку пояса.

– Раздеться хочу, – буркнула она. – Ну, чего стоишь? Приятных-то сообщений, мнится мне, не ожидал? Ничего тебе не угрожает, никто о тебе не спрашивает, неинтересен ты стал шпикам. А твоя девица сбежала, слышь, от королей, императрицей будет…

– Сведения верные?

– Нонче ничего верного нету, – зевнула Мильва, присаживаясь на лежанке. – Разве что солнышко кажный день по небу с востока на закат плывет. А что болтают о нильфгаардском императоре и княжне из Цинтры, то должно быть правдой, уж больно много разговоров о них.

– Откуда вдруг такой неожиданный интерес?

– А ты будто не знаешь? Как-никак она Эмгыру в приданое кус земли притащит. Слушай, да она ж и моей госпожой станет, потому как я ж из Верхнего Соддена, а весь Содден, оказывается, ее лен! Тьфу, ежели в ее лесах олененка уложу, а меня прихватят, то по ейному приказу и повесить могут… Ну и поганый же мир! Зараза, глаза у меня слипаются…

– Последний вопрос. Из тех чародеев… Ну, из тех чародеев, которые предали, кого-нибудь поймали?

– Нет. Но одна магичка, говорят, жизни себя лишила. Вскоре после того, как пал Венгерберг, а каэдвенские войска вступили в Аэдирн. Не иначе как с огорчения или со страха перед казнью…

– В группе, которую ты привела, были свободные лошади? Какую-нибудь эльфы мне дадут?

– Ага, в дорогу тебе не терпится, – проворчала Мильва, закутываясь в попону. – Думается, знаю куда…

Она замолчала, пораженная выражением его лица. Неожиданно поняла, что принесенное ею известие вовсе не было удачным. И тут вдруг сообразила, что ничего, ну ничегошеньки не понимает. Вдруг, неожиданно, как-то невзначай почувствовала потребность сесть с ним рядом, засыпать его вопросами, выслушать, узнать, быть может, что-то посоветовать. Она сильно потерла костяшкой указательного пальца уголок глаза. «Я устала, – подумала она. – Смерть всю ночь наступала мне на пятки. Мне необходимо отдохнуть. В конце концов, какое мне дело до его горестей и печалей? Какое мне вообще до него дело? И до той девчонки? К чертовой матери и его, и ее! Зараза, из-за всего этого совсем сон пропал…»

Ведьмак встал.

– Так дадут мне лошадь? – повторил он.

– Бери любую. Только не лезь эльфам на глаза. Потрепали нас на переправе, окровавили… А вороного не тронь. Мой он, вороной-то… Ну, чего стоишь?

– Спасибо за помощь.

Она не ответила.

– Я твой должник. Как мне расплачиваться?

– Как? Очень просто – уйди ты наконец! – крикнула она, приподнимаясь на локте и резко дернув попону. – Я… Я выспаться должна! Бери коня… И езжай. В Нильфгаард, в пекло, ко всем чертям, мне все едино! Уезжай! Оставь меня в покое!

– За все, что задолжал, расплачусь, – тихо сказал он. – Не забуду. Может, когда-нибудь случится так, что тебе потребуется помощь. Опора. Плечи. Руки. Крикни тогда, крикни в ночь! И я приду.

Козел лежал на краю склона, губчатого от бьющих всюду родников, густо заросшего папоротником, вытянувшийся, с остекленевшим глазом, уставившимся в небо. Мильва видела огромных клещей, впившихся в его светло-льняное брюхо.

– Придется вам поискать себе кровушку в другом месте, стервецы, – буркнула она, засучивая рукава и доставая нож. – Эта уже остыла.

Ловкими и быстрыми движениями она вспорола кожу от грудины до анального отверстия, умело отделила слой жира, испачкав руки до локтей, отрезала пищевод, вывалила наружу внутренности. Взрезала желудок и желчный пузырь, ища безоары. В магические свойства безоаров она не верила, но хватало дурней, которые верили и платили за эти комочки свалявшейся шерсти.

Потом подняла козла и уложила на валявшийся неподалеку ствол распластанным животом к земле, чтобы стекла кровь. Вытерла руки пучком папоротников.

Села рядом с добычей.

– Спятивший, сумасшедший ведьмак. Псих, – сказала она тихо, вглядываясь в нависшие в ста футах над ней кроны брокилонских сосен. – Отправляешься в Нильфгаард за своей девкой. Отправляешься на край света, который полыхает огнем, и даже не подумал о том, чтобы прихватить с собой провизии. Я знаю, тебе есть ради чего жить. А чего есть?

Сосны, конечно, не отвечали и не прерывали монолога.

– Я думаю так, – продолжала Мильва, выбирая ножом кровь из-под ногтей. – Нет у тебя ни одного шанса отыскать твою девицу. Ты не доберешься не то что до Нильфгаарда, а даже и до Яруги. Я думаю, не дойдешь даже до Соддена. Мнится мне, смерть тебе прописана. На твоей морде она выписана, из глаз твоих паскудных глядит. Достанет тебя твоя смерть, чокнутый ведьм, ох быстро достанет. Ну, козлик мой не даст тебе помереть с голоду. А это тоже что-то! Так я думаю.

Видя входящего в зал аудиенций нильфгаардского вельможу, Дийкстра незаметно вздохнул. Шилярд Фиц-Эстерлен, посол императора Эмгыра вар Эмрейса, имел привычку вести разговоры на дипломатическом языке и обожал вплетать во фразы всяческие языковые диковинки, понятные только дипломатам и ученым. Дийкстра обучался в оксенфуртской академии и хоть не получил звания магистра, основы напыщенного университетского сленга знал. Однако пользовался им неохотно, ибо в глубине души терпеть не мог помпы и всяческих форм претенциозного церемониала.

– Приветствую вас, ваше превосходительство.

– Милостивый государь граф, – церемонно поклонился Шилярд Фиц-Эстерлен. – Ах, благоволите простить. Возможно, следовало бы сказать: светлейший князь? Ваше высочество регент? Ваше высокопревосходительство государственный секретарь? Клянусь честью, ваше высокопревосходительство, почести сыплются на вас таким градом, что, ей-богу, не знаю, как вас и титуловать, чтобы не нарушить протокола.

– Лучше всего будет: «Ваше королевское величество», – скромно ответил Дийкстра. – Вы же знаете, ваше превосходительство, что короля играет свита. И вам, думаю, не чужд тот факт, что стоит мне шепнуть: «Подскакивать!» – как третогорские дворяне немедля спрашивают: «Как высоко?»

Посол знал, что Дийкстра преувеличивает, но не так уж сильно. Принц Родовид был еще малолеткой, королева Гедвига пришиблена трагической смертью супруга, аристократия напугана, одурела, вся в склоках и разбилась на фракции. Фактически в Редании правил Дийкстра. Дийкстра мог запросто получить любой титул и государственный пост. Ему стоило только захотеть. Но Дийкстра не хотел. Ничего.

– Ваше высокопревосходительство изволили меня вызвать, – сказал, немного помолчав, посол, – минуя министра иностранных дел. Чему я обязан такой честью?

– Министр, – Дийкстра возвел очи горе, – отказался от своих функций по состоянию здоровья.

Посол сокрушенно покачал головой. Он прекрасно знал, что министр иностранных дел сидит в темнице, а будучи трусом и идиотом, несомненно, выдал Дийкстре все о своем не вполне невинном флирте с нильфгаардской разведкой, как только увидел «инструментарий», любезно продемонстрированный ему перед началом допроса. Он знал, что сеть, организованная агентами Ваттье де Ридо, шефа императорской разведки, была разгромлена и все нити оказались в руках Дийкстры. Знал также, что нити эти вели напрямую к его собственной персоне. Но его персона была под защитой дипломатического иммунитета, а обязанности посла принуждали его вести игру до конца. Тем более после странных зашифрованных инструкций, которые недавно прислали в посольство Ваттье и коронер Стефан Скеллен, имперский агент по специальным поручениям.

– Поскольку преемник министра иностранных дел еще не назначен, – продолжал Дийкстра, – на меня возложена малоприятная обязанность проинформировать вас, ваше превосходительство, что вы признаны в королевстве Реданском персоной нон грата.

Посол поклонился.

– Весьма сожалею, – сказал он, – что чреватые взаимным отзывом послов последствия вызваны проблемами, непосредственно не затрагивающими ни королевства Реданского, ни империи Нильфгаарда. Империя не предпринимала никаких враждебных Редании шагов.

– Если, конечно, не считать блокады устья Яруги и Островов Скеллиге для наших кораблей и товаров. А также вооружения и поддержки банд скоя’таэлей.

– Это, ваше превосходительство, злостные инсинуации.

– А концентрация имперских сил в Вердэне и Цинтре? А рейды вооруженных банд на Содден и Бругге? Содден и Бругге – темерские протектораты, а мы, ваше превосходительство, в союзе с Темерией, так что нападение на Темерию – это нападение на нас. Остаются также проблемы, касающиеся непосредственно Редании: мятеж на острове Танедд и бандитское покушение на короля Визимира. И роль, которую империя сыграла в этих событиях.

– Quod attinet^[2] инцидента на Танедде, – развел руками посол, – я не уполномочен высказывать свое мнение. Его императорскому величеству Эмгыру вар Эмрейсу чужды закулисные игры и сведение личных счетов между вашими чародеями. Я весьма сожалею о том, что наши протесты относительно вашей пропаганды, всячески пытающейся навязать общественному мнению иной взгляд на вещи, дают исчезающе малый эффект. Пропаганды, распространяемой, позволю себе заметить, не без поддержки властей королевства Реданского.

– Ваши протесты поражают и безмерно удивляют меня, – улыбнулся Дийкстра. – Кстати, император отнюдь не скрывает, что при его дворе находится цинтрийская герцогиня, похищенная именно на Танедде.

– Цирилла, королева Цинтры, – с нажимом поправил Шилярд Фиц-Эстерлен, – была не похищена, но искала в империи убежища. Здесь нет ничего общего с инцидентом на Танедде.

– Серьезно?

– Инцидент на Танедде, – продолжал с каменной физиономией посол, – вызвал неудовольствие императора. А коварное покушение какого-то сумасшедшего на жизнь короля Визимира – его искреннее возмущение. Еще большее возмущение и отвращение вызывает распространяемая в обществе мерзкая сплетня о якобы скрывающихся в империи истинных подстрекателях названных преступлений.

– Изоляция истинных подстрекателей, – медленно проговорил Дийкстра, – положит конец сплетням. Будем надеяться. А их изоляция и восстановление справедливости – вопрос времени.

– Justitia fundamentum regnorum, – серьезно согласился Шилярд Фиц-Эстерлен. – А crimen horribilis non potest non esse punibile^[3]. Ручаюсь, что его императорское величество также желает, чтобы стало так.

– Император в силах выполнить это желание, – как бы нехотя проговорил Дийкстра, скрещивая руки на груди. – Одна из вдохновительниц заговора, Энид ан Глеанна, до недавнего времени – чародейка, известная под именем Францеска Финдабаир, с императорского благословения разыгрывает из себя королеву марионеточного государства эльфов в Доль Блатанна.

– Его императорское величество, – холодно поклонился посол, – не может вмешиваться в дела Доль Блатанна, независимого государства, признанного всеми сопредельными.

– Но не Реданией. Для Редании Доль Блатанна – по-прежнему часть королевства Аэдирн. Хотя совместно с эльфами и Каэдвеном вы растащили Аэдирн по кускам, хоть от Лирии не осталось lapis super lapidem^[4], вы слишком поспешно вымарали эти королевства с карты мира. Слишком быстро и поспешно, ваше превосходительство. Однако сейчас не время и не место дискутировать на сей счет. Пусть себе Францеска Финдабаир пока что правит, истина и справедливость восторжествуют. А как с другими бунтовщиками и организаторами покушения на короля Визимира? Что с Вильгефорцем из Роггевеена, что с Йеннифэр из Венгерберга? Есть основания полагать, что после провала путча они сбежали в Нильфгаард.

– Уверяю вас, – поднял голову посол, – это не так. И если б такое случилось, ручаюсь, кара их не минует.

– Они виновны не перед вами, следовательно, не вам их карать. Искренность желания осуществить возмездие, являющееся, как ни говорите, fundamentum regnorum^[5], император Эмгыр докажет, выдав нам преступников.

– Нельзя отказать в справедливости вашему требованию, – признал Шилярд Фиц-Эстерлен, изобразив на лице смущенную улыбку. – Однако этих персон нет в империи, это primo^[6]. Secundo^[7], если б они даже туда попали, то существует impediment^[8]. Экстрадицию совершают по приговору суда, в данном случае вынесенному имперским Советом. Надеюсь, вы, ваше превосходительство, не станете возражать, что разрыв Реданией дипломатических отношений – акт недружелюбный, и трудно рассчитывать на то, что Совет выскажется в пользу экстрадиции персон, ищущих убежища, если таковой экстрадиции домогается недружественное государство. Это был бы случай беспрецедентный. Разве что…

– Что?

– Разве что создать такой прецедент?

– Не понимаю.

– Если б королевство Реданское согласилось выдать императору его подданного, арестованного у вас обыкновенного бандита, император и его Совет имели бы основания ответить взаимностью на такой жест доброй воли.

Дийкстра долго молчал, казалось, он дремлет или размышляет.

– О ком идет речь?

– Имя преступника… – Посол прикинулся, будто пытается вспомнить, потом открыл сафьяновую папочку с документами. – Простите, memoria fragilis est^[9]… Ага, вот. Некий Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах. За ним числятся немалые преступления. Он разыскивается за убийство, дезертирство, raptus puellae^[10], изнасилование, воровство и подделку документов. Скрываясь от гнева императора, он сбежал за границу.

– В Реданию? Далекий же он выбрал путь.

– Ваше превосходительство, – слегка улыбнулся Шилярд Фиц-Эстерлен, – вы, насколько мне известно, не ограничиваете своих интересов только лишь Реданией. Мы ничуть не сомневаемся, что, если б преступник был схвачен в одном из союзных Редании королевств, вы, ваше превосходительство, знали б об этом из донесений своих многочисленных знакомых.

– Как, говорите, зовут преступника-то?

– Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах.

Дийкстра долго молчал, притворяясь, будто копается в памяти, наконец сказал:

– Нет, знаете ли, никого с подобным именем не арестовывали.

– Серьезно?

– Моя memoria в таких вопросах fragilis не бывает. Сожалею, ваше превосходительство.

– Взаимно, – холодно ответил Шилярд Фиц-Эстерлен. – Особенно сожалею, поскольку взаимная экстрадиция преступников при таких условиях представлялась бы осуществимой. Не смею дольше задерживать ваше внимание. Желаю здоровья и успехов.

– Взаимно. Прощайте, ваше превосходительство.

Посол вышел, проделав несколько весьма сложных церемониальных поклонов.

– Поцелуй меня в sempiternum meam, хитрец, – проворчал Дийкстра, скрещивая руки на груди. – Ори! Вылезай!

Красный от долго сдерживаемого кашля секретарь вышел из-за портьеры.

– Филиппа все еще торчит в Монтекальво?

– Да, кхе-кхе. И с нею госпожи Ло-Антиль, Меригольд и Мец.

– Через день-два может начаться война, через минуту вспыхнет граница на Яруге, а эти бабы заперлись в какой-то зачуханной развалюхе. Бери перо, пиши. «Возлюбленная Филь…» А, холера!

– Я написал: «Дорогая Филиппа».

– Прекрасно. Пиши дальше. «Возможно, тебе будет интересно узнать, что чудака в шлеме с перьями, который скрылся с Танедда столь же таинственно, сколь и появился, зовут Кагыр Маур Дыффин, он сын сенешаля Кеаллаха. Этого странного типа ищем не только мы, но, как выяснилось, и служба Ваттье де Ридо, и люди того курвина сына…»

– Госпожа Филиппа, кхе-кхе, не любит таких выражений. Я написал «канальи».

– Пусть будет каналья… «этой канальи Стефана Скеллена. Ты знаешь не хуже меня, дорогая Филь, что разведслужбы империи активно разыскивают только тех агентов и эмиссаров, которые вызвали особое недовольство Эмгыра. Тех, которые, вместо того чтобы выполнить приказ или сгинуть, предали и приказа не выполнили. Поэтому проблема выглядит достаточно странно, как-никак мы были уверены, что приказы, данные Кагыру, касались поимки княжны Цириллы и доставки ее в Нильфгаард». С новой строки. «Странные, но обоснованные подозрения, возникшие у меня в связи с этим делом, а также довольно удивительные, но не лишенные смысла теории, которые у меня есть, я хотел бы обсудить с тобой один на один.

С выражением глубокого уважения et cetera, et cetera^[11]…»

Мильва поехала на юг, прямо, не сворачивая, сначала по берегу Ленточки, через Выжиги, потом, переправившись через реку, по подмокшим ярам, покрытым мягчайшим ярко-зеленым ковром кукушкина льна. Она исходила из того, что ведьмак, не зная местности так хорошо, как она, не станет рисковать и не переправится на берег, занятый людьми. Срезав огромный, выпучившийся в сторону Брокилона изгиб реки, она вполне могла бы нагнать его в районе порогов Кеанн Трайс. Двигаясь быстро и не останавливаясь, могла даже перегнать.

Зяблики не ошибались, когда звенели. Небо на юге явно хмурилось. Воздух стал плотным и тяжелым, комары и мошкара сделались чертовски нахальными и настойчивыми.

Когда она спустилась в пойму, заросшую еще увешанным зелеными орехами орешником и голой чернявой крушиной, почувствовала: она здесь не одна. Не услышала. Почувствовала. Знала – это эльфы.

Придержала коня, чтобы укрывшиеся в чаще лучники могли как следует ее рассмотреть. Затаила дыхание. В надежде, что терпения у них хватит.

Над перекинутым через спину коня козлом бренчала муха.

Шелест. Тихий свист. Она просвистела в ответ. Скоя’таэли словно духи выглянули из зарослей, а Мильва только теперь вздохнула свободно. Она их знала. Они были из команды Коиннеаха Де Рео.

– Hael, – сказала она, слезая с коня. – Que’ss va?

– Ne’ss, – сухо ответил эльф, имени которого она не помнила. – Caemm.

Неподалеку на поляне расположились остальные. Их было не меньше тридцати, больше, чем во всей команде Коиннеаха. Мильва удивилась. Последнее время отряды «белок» скорее таяли, нежели росли. Встречавшиеся теперь команды были кучками истекающих кровью, взбудораженных, едва державшихся в седлах и на ногах голодранцев. Эта команда была другой.

– Cead, Coinneach, – поздоровалась она с приближающимся командиром.

– Ceadmil sor’ca.

Sor’ca. Сестренка. Так ее называли те, с которыми она была в дружбе, когда хотели выразить ей уважение и симпатию. Хотя они, как ни говори, были на много-много зим старше нее. Сначала она была для эльфов просто Dh’oine, человеком. Позже, когда она уже регулярно им помогала, стали называть ее Aen Woedbeanna, «Девушка из леса». Еще позже, узнав лучше, стали на манер дриад именовать Мильвой, Коршуном. Ее настоящее имя, которое она выдавала только самым близким, отвечая взаимностью на подобные жесты с их стороны, эльфам не нравилось, они выговаривали его как «Mear’ya» со слабой гримасой, словно оно ассоциировалось в их языке с чем-то неприятным. И сразу переходили на «sor’ca».

– Куда направляетесь? – Мильва взглянула внимательнее, но по-прежнему не видела ни раненых, ни больных. – На Восьмую Версту? В Брокилон?

– Нет.

Слишком хорошо зная эльфов, она воздержалась от дальнейших расспросов. Ей достаточно было нескольких взглядов на неподвижные, застывшие лица, на преувеличенное, демонстративное спокойствие, с каким они приводили в порядок экипировку и оружие. Достаточно было внимательно заглянуть в глубокие, бездонные глаза, чтобы понять: они шли в бой.

Небо на юге темнело, затягивалось туманами.

– А ты куда направляешься, sor’ca? – спросил Коиннеах, потом быстро кинул взгляд на перевешенного через спину коня козла и слабо улыбнулся.

– На юг, – холодно сказала она, давая понять, что он ошибается. – К Дришоту.

Эльф перестал улыбаться.

– По человечьему берегу?

– По крайней мере до Кеанн Трайса, – пожала она плечами. – У порогов наверняка перейду на брокилонскую сторону, потому что…

Она обернулась, услышав храп коней. Новые скоя’таэли присоединились к команде, и без того уже необычно многочисленной. Новых Мильва знала еще лучше.

– Чиаран! – тихо вскрикнула она, не скрывая изумления. – Торувьель! Вы что тут делаете? Едва успела вывести вас в Брокилон, а вы снова…

– Ess’creasa, sor’ca, – серьезно сказал Чиаран аэп Деарб. Повязка, наложенная ему на голову, пропиталась кровью.

– Так надо, – повторила вслед за ним Торувьель, осторожно, чтобы не повредить висящей на перевязи руки, слезая с коня. – Пришли сообщения. Мы не можем сидеть в Брокилоне, когда на счету каждый лук.

– Если б я знала, – надула губы Мильва, – не стала б трудиться ради вас. Не подставляла бы шею на переправе.

– Известия поступили только вчера ночью, – тихо пояснила Торувьель. – Мы не могли… Мы не можем в такой момент оставить наших братьев по оружию. Не можем, пойми это.

Небо темнело все больше. На этот раз Мильва явно услышала далекий гром.

– Не езди на юг, sor’ca, – сказал Коиннеах Де Рео. – Идет буря.

– Что мне буря… – Она осеклась, внимательно глянула на него. – Ха! Так вот какие вести до вас дошли? Нильфгаардцы, да? Переправляются через Яругу в Соддене? Бьют на Бругге? Вот почему вы двинулись?

Он не ответил.

– Как в Доль Ангре, – заглянула она ему в темные глаза. – Снова нильфгаардский император использует вас, чтобы вы огнем и мечом творили замешательство на тылах людей. А потом император с королями мир заключит, а вас выгонят взашей. Сами же и сгорите в огне, который распалите.

– Огонь очищает. И закаляет. Сквозь него надо пройти. Aenyell’hael, all’ea, sor’ca? По-вашему «крещение огнем».

– Мне мильше другой огонь. – Мильва толкнула козла и сбросила его на землю, под ноги эльфам. – Такой, что под котлом потрескивает. Берите, чтобы в походе с голоду не ослабнуть. Мне он уже ни к чему.

– Не поедешь на юг?

– Поеду.

«Поеду, – подумала она, – поеду быстро. Надо предупредить дурного ведьмака, упредить, в какую заварушку он прет. Надо его повернуть обратно».

– Не езди, sor’ca.

– Отстань, Коиннеах.

– С юга идет буря, – повторил эльф. – Идет страшная буря. И большой огонь. Схоронись в Брокилоне, сестренка, не езди на юг. Ты сделала для нас очень много, больше уже сделать не сможешь. И не должна… Мы – должны. Ess’tedd, esse creasa. Нам пора. Прощай.

Воздух был тяжелый и плотный.

Телепроекционное заклинание было очень сложным, произносить его надо было совместно, соединив руки и мысли. И даже тогда усилие оказалось чертовски большим. Да и расстояние было немалое. Стиснутые веки Филиппы Эйльхарт дрожали, Трисс Меригольд тяжело дышала, на высоком лбу Кейры Мец выступила испарина. Только на лице Маргариты Ло-Антиль не заметно было утомления.

В скупо освещенной комнате вдруг сделалось очень светло, темные панели стен покрыла мозаика розблесков. Над круглым столом повис горящий молочным светом шар. Филиппа Эйльхарт докончила заклинание, и шар опустился напротив, на один из двенадцати стоящих вокруг стола стульев. Внутри шара возникла туманная фигура. Изображение дрожало, проекция была не очень стабильной. Но быстро становилась все четче.

– Дьявольщина, – буркнула Кейра, вытирая лоб. – Что они там, в Нильфгаарде, не знают ни гламарии, ни украшающих чар?

– Скорее всего нет, – ответила Трисс уголком губ. – О моде, пожалуй, тоже никогда не слышали.

– И ни о чем вроде макияжа, – тихо сказала Филиппа. – А теперь ша, девушки. И не глазейте на нее. Надо стабилизировать проекцию и поприветствовать нашу гостью. Поддержи меня, Рита.

Маргарита Ло-Антиль повторила формулу заклинания и жест Филиппы. Изображение несколько раз дрогнуло, утратило туманную шаткость, контуры и цвета обострились. Теперь чародейки могли получше рассмотреть фигуру, разместившуюся по противоположную сторону стола. Трисс закусила губу и многозначительно подмигнула Кейре.

У женщины в проекции было белое лицо с нездоровой кожей, неопределенные, невыразительные глаза, тонкие губы и слегка кривоватый нос. На голове – странная конусовидная, немного помятая шляпа. Из-под мягких полей ниспадали темные, казавшиеся не очень чистыми волосы. Впечатление непривлекательности и неряшливости усиливалось черной, свободной и бесформенной одеждой с потрепавшейся серебряной вышивкой на плече. Рисунок изображал полумесяц, окруженный звездами, и был единственным украшением нильфгаардской чародейки.

Филиппа Эйльхарт встала, стараясь не слишком демонстрировать бижутерию, кружева и декольте.

– Почтенная госпожа Ассирэ, – проговорила она. – Приветствуем тебя в Монтекальво. Чрезвычайно рады, что ты согласилась принять наше приглашение.

– Обыкновенное любопытство, – неожиданно приятным и мелодичным голосом ответила чародейка из Нильфгаарда, автоматически поправляя шляпу. Рука у нее была худая, покрытая желтыми пятнами, ногти обломанные и неровные, явно обгрызенные. – Обыкновенное любопытство, – повторила она, – последствия которого могут, кстати, быть для меня трагическими. Я хотела бы услышать объяснения.

– Незамедлительно приступаю, – кивнула Филиппа, подав знак остальным чародейкам. – Однако вначале позволь вызвать проекции других участников собрания и представить всех друг другу. Прошу немного терпения.

Чародейки вновь соединили руки. Воздух в комнате зазвенел натянутой струной, из-под кесонного потолка на стол опять опустился светящийся туман, заполняя помещение мерцающими тенями. Над тремя из незанятых стульев выросли пульсирующие светом сферы, внутри сфер замаячили очертания фигур. Первой возникла Сабрина Глевиссиг в бирюзовом, вызывающе декольтированном платье с огромным ажурным стоячим воротником, создающим изумительное обрамление для фантазийно уложенных и забранных в бриллиантовую диадему волос. Рядом с ней проявилась из млечного тумана проекция Шеалы де Танкарвилль в черном, обшитом жемчугом бархате и боа из черно-бурой лисы на шее. Магичка из Нильфгаарда нервно облизнула тонкие губы. «Подожди Францеску, – подумала Трисс. – Увидишь Францеску, черная крыска, так глаза у тебя на лоб полезут».

Францеска Финдабаир не подвела. Ни роскошным платьем цвета бычьей крови, ни гордой прической, ни рубиновым колье, ни глазами серны, подчеркнутыми ярким эльфьим макияжем.

– Приветствую всех дам, – сказала Филиппа, – в замке Монтекальво, куда я позволила себе пригласить вас для обсуждения неких проблем весьма серьезного свойства. Я искренне сожалею, что встречаемся мы в виде телепроекций. Однако встретиться непосредственно пока что не позволяют ни время, ни разделяющие нас пространства, ни ситуация, в которой мы все оказались. Я – Филиппа Эйльхарт, владелица этого замка. В качестве инициатора собрания и хозяйки позволю себе представить всех. Справа от меня сидит Маргарита Ло-Антиль, ректор академии в Аретузе. Слева от меня – Трисс Меригольд и Кейра Мец из Каррераса. Дальше – Сабрина Глевиссиг из Ард Каррайга, Шеала де Танкарвилль, прибывшая из Крейдена в Ковире, Францеска Финдабаир, известная также как Энид ан Глеанна, теперешняя властительница Долины Цветов, Доль Блатанна. И наконец, Ассирэ вар Анагыд из Виковаро в Нильфгаардской империи. А теперь…

– А теперь я попрощаюсь! – рявкнула Сабрина Глевиссиг, указывая унизанной перстнями рукой на Францеску. – Ты слишком далеко зашла, Филиппа! Я не намерена сидеть за одним столом с этой чертовой эльфкой, даже в виде иллюзии! Кровь на стенах и паркетах Гарштанга еще не успела засохнуть! А кровь эту пролила она. Она и Вильгефорц!

– Попрошу соблюдать приличия. – Филиппа обеими руками оперлась о край стола. – И спокойствие. Выслушайте то, что я имею сказать. Ни о чем больше я не прошу. Когда закончу, каждая из вас решит, остаться или уйти. Проекция – добровольная, ее можно прервать в любой момент. Единственное, о чем я прошу тех, кто решит уйти, это соблюсти нашу встречу в тайне.

– Я знала! – Сабрина пошевелилась так резко, что на мгновение выпала из проекции. – Тайная встреча! Тайные договоры! Короче говоря, заговор! И, думаю, ясно, против кого. Ты что, смеешься над нами, Филиппа? Требуешь удержать все в тайне от наших королей, от коллег, которых не сочла нужным пригласить. А там вон сидит Энид Финдабаир, по милости Эмгыра вар Эмрейса распоряжающаяся в Доль Блатанна, владычица эльфов, которых активно и вооруженно поддерживает Нильфгаард. С каких это пор чародеи из Нильфгаарда перестали слепо слушаться своих владык и рабски подчиняться императорской власти? О каких секретах мы тут говорим? Если она здесь, то с согласия и ведома Эмгыра! По его приказу. В качестве его глаз и ушей!

– Я возражаю, – спокойно сказала Ассирэ вар Анагыд. – Никто не знает, что я участвую во встрече. Меня просили соблюсти тайну, я ее соблюла и блюсти буду. Также и в своих личных интересах. Ибо если это станет известно, мне не сносить головы, поскольку на этом зиждется низкопоклонство чародеев в Империи. У них на выбор либо низкопоклонство, раболепие, угодничество, либо эшафот. Я пошла на риск. Я возражаю против того, что якобы прибыла сюда в качестве шпиона. Доказать это я могу лишь одним: собственной смертью. Достаточно нарушить тайну, о которой просит госпожа Эйльхарт. Достаточно, чтобы весть о нашей встрече вышла за пределы этих стен, и я распрощаюсь с жизнью.

– Для меня разглашение тайны тоже могло бы иметь малоприятные последствия, – очаровательно улыбнулась Францеска. – У тебя отличная возможность отыграться, Сабрина.

– Я расплачусь другим способом, эльфка. – Черные глаза Сабрины грозно вспыхнули. – Если секрет выйдет на явь, то не по моей вине либо неосторожности. Ни в коем случае не по моей!

– Ты на что-то намекаешь?

– Конечно, – вклинилась Филиппа Эйльхарт. – Конечно, Сабрина намекает. Она тонко напоминает дамам о моем сотрудничестве с Сигизмундом Дийкстрой. Словно сама не связана с разведкой короля Хенсельта!

– Есть разница, – буркнула Сабрина. – Я не была три года любовницей Хенсельта! А тем более его разведки!

– Достаточно! Замолкни!

– Поддерживаю, – неожиданно громко сказала Шеала де Танкарвилль. – Заткнись, Сабрина. Довольно болтать о Танедде, шпионских и внесупружеских аферах. Я прибыла не для того, чтобы участвовать в склоках или выслушивать взаимные упреки и замечания. Меня также не привлекает роль арбитра, и если меня пригласили ради этого, то заявляю, что это ход впустую. Я, по правде говоря, подозреваю, что участвую в сборище напрасно, что теряю время, которое с трудом урвала от своей исследовательской работы. Однако воздержусь от преждевременных предположений. Предлагаю наконец дать высказаться Филиппе Эйльхарт. Надо в конце концов узнать цели и причины нашего сборища. Роли, в которых нам предстоит выступать. Тогда мы без лишних эмоций решим, продолжать ли спектакль, или опустить занавес. Тайна, о которой нас попросили, разумеется, обязывает нас всех. Что же касается последствий для тех, кто тайну не сохранит, то я, Шеала де Танкарвилль, займусь этим лично.

Ни одна из чародеек не пошевелилась и не произнесла ни слова. Трисс ни на миг не усомнилась в серьезности предупреждения Шеалы. Отшельница из Ковира не привыкла бросать слова на ветер.

– Говори, Филиппа, а многоуважаемое собрание прошу соблюдать тишину, пока Филиппа не даст знать, что закончила.

Филиппа Эйльхарт встала, шурша платьем.

– Уважаемые сестры, – сказала она. – Ситуация серьезна. Магия в опасности. Трагические события на Танедде, к которым я мысленно возвращаюсь с сожалением и нежеланием, доказали, что результаты сотен лет бесконфликтного сотрудничества мгновенно рассыпаются в прах, стоит заговорить личным интересам и чрезмерным, неуемным амбициям. Теперь мы имеем разброд, несогласие, взаимную вражду и недоверие. Происходящее начинает ускользать из-под контроля. Чтобы контроль восстановить, не допустить стихии возобладать, необходимо взять в крепкие руки правила этого терзаемого штормами корабля. Я, госпожа Ло-Антиль, госпожа Меригольд и госпожа Мец уже обсудили проблему и достигли согласия. Восстановить уничтоженные на Танедде Капитул и Совет недостаточно. Да, впрочем, их и не из кого восстанавливать, к тому же нет гарантий, что в них с самого начала не угнездится болезнь, которая уничтожила предыдущие. Необходима совершенно иная, секретная организация, которая будет служить исключительно делу магии. Которая совершит все возможное, чтобы не допустить катаклизма. Ибо погибнет магия – погибнет этот мир. Так же, как много веков назад мир прежний, лишившись магии и несомого ею прогресса, погрузился в хаос и мрак, захлебнулся в крови и варварстве. Всех присутствующих здесь дам мы приглашаем примкнуть к нашей инициативе, принять активное участие в работах предлагаемого тайного сообщества. Мы позволили себе пригласить вас, чтобы услышать ваше мнение по этому вопросу. Я кончила.

– Благодарим, – кивнула Шеала де Танкарвилль. – Если позволите, я продолжу. Мой первый вопрос, дорогая Филиппа, таков: почему я? Зачем сюда позвали меня? Я неоднократно отказывалась от выдвижения моей кандидатуры в Капитул, я отказалась от кресла в Совете. Во-первых, меня поглощает моя работа. Во-вторых, я считала и считаю, что в Ковире, Повиссе и Хенгфорсе есть другие, более достойные этой чести. Я спрашиваю, почему сюда пригласили меня, а не Кардуина? Не Истредда из Аэдд Гинваэля, Тугдуаля или Зангениса?

– Потому что они – мужчины, – ответила Филиппа. – Организация же, которую я имею в виду, должна состоять исключительно из женщин. Госпожа Ассирэ?

– Я снимаю свой вопрос, – улыбнулась нильфгаардская чародейка. – Он совпадал с вопросом госпожи де Танкарвилль. Ответ меня удовлетворяет.

– Попахивает бабским шовинизмом, – язвительно бросила Сабрина Глевиссиг. – Особливо в твоих устах, Филиппа, после того, как ты изменила свою… ориентацию. Я ничего не имею против мужчин. Больше того, я обожаю мужчин и жизни без них себе не представляю. Но… После недолгого обдумывания… В принципе это разумная концепция. Мужчины психически нестабильны, слишком поддаются эмоциям, на них нельзя положиться в критический момент.

– Это верно, – спокойно согласилась Маргарита Ло-Антиль. – Я постоянно сравниваю результаты адепток из Аретузы с достижениями мальчиков из школы в Бан Арде, и сравнение неизменно склоняется в пользу девочек. Магия – это терпение, тонкость, интеллект, рассудительность, выдержка, а также покорное, но спокойное приятие поражений и неудач. Мужчин губит амбиция. Они всегда хотят чего-то такого, о чем прекрасно знают, что это невозможно и недостижимо. А возможного и достижимого не замечают.

– Достаточно, достаточно, достаточно! – воскликнула Шеала, не скрывая усмешки. – Нет ничего более опасного, нежели научно обоснованный шовинизм, стыдись, Рита. Однако же… Да, я тоже считаю правильным предложенную однополую структуру этого… конвента или, если угодно, ложи. Как нам сказали, речь идет о будущем магии, а магия – дело слишком серьезное, чтобы ее судьбу доверить мужчинам.

– Если позволите, – мелодично проговорила Францеска Финдабаир, – я хотела бы ненадолго прервать дискуссию о вполне естественном и несомненном доминировании нашего пола, а сосредоточиться на вопросах, касающихся предложенной инициативы, цель которой по-прежнему мне не до конца ясна. Выбранный же момент не случаен и вызывает ассоциации. Идет война. Нильфгаард разгромил и припер северные королевства к стенке. Так не скрывается ли под общими словами, которые я здесь слышала, понятное желание обратить ситуацию? Разгромить и прижать к стенке Нильфгаард? А потом взяться за наглых эльфов? Если да, дорогая Филиппа, то мы не найдем общего языка.

– Это что, та причина, ради которой меня сюда пригласили? – спросила Ассирэ вар Анагыд. – Я особого внимания политике не уделяю, но знаю, что императорская армия одерживает в войне победы над вашими войсками. Кроме госпожи Францески и госпожи Танкарвилль, подданной нейтрального королевства, все остальные дамы представляют враждебные Нильфгаардской империи государства. Как мне следует понимать слова о солидарности магичек? Как призыв к измене? Сожалею, но в этой роли я себя не вижу.

Закончив, Ассирэ наклонилась, словно тронула что-то, не уместившееся в проекции. Трисс показалось, что она слышит мурлыканье.

– Да с ней еще и кот, – шепнула Кейра Мец. – Ручаюсь, черный…

– Тише, – прошипела Филиппа. – Дорогая Францеска, уважаемая Ассирэ. Наша инициатива должна быть абсолютно аполитичной, это наше основное положение. Руководствоваться мы будем не интересами рас, королевств, королей и императоров, а благом магии и ее будущим.

– Руководствуясь благом магии, – Сабрина Глевиссиг насмешливо ухмыльнулась, – мы, я думаю, не должны забывать о благосостоянии магичек? А ведь нам известно, как относятся к чародеям в Нильфгаарде. Мы тут себе будем спокойно болтать, а когда Нильфгаард победит и мы попадем под власть императора, то все мы будем выглядеть так же, как…

Трисс беспокойно пошевелилась. Филиппа еле слышно вздохнула. Кейра опустила глаза. Шеала сделала вид, будто поправляет боа. Францеска закусила губу. Лицо Ассирэ вар Анагыд не дрогнуло, но покрылось легким румянцем.

– Всех нас будет ждать малоприятная судьба, хотела я сказать, – быстро докончила Сабрина. – Филиппа, Трисс и я, все мы были на Содденском Холме. Эмгыр рассчитается с нами за то поражение, за Танедд, за всю нашу деятельность. Но это только одно из сомнений, которые вызывает у меня декларируемая аполитичность предполагаемого конвента. Означает ли участие в нем незамедлительное отречение от действительной и, как ни говори, политизированной службы, которую мы сейчас несем при наших королях? Или же мы должны будем остаться на своих местах и служить двум господам: магии и власти?

– Когда кто-то уверяет меня, что он не интересуется политикой, – усмехнулась Францеска, – я всегда спрашиваю: которая из политик имеется в виду? Конкретно.

– А я знаю, что наверняка не та, которую ведет вопрошающий, – сказала Ассирэ вар Анагыд, глядя на Филиппу.

– Я вне политики, – подняла голову Маргарита Ло-Антиль. – И моя школа тоже. Я имею в виду все существующие типы, роды и разновидности политики.

– Милые дамы, – заговорила долго молчавшая Шеала. – Помните, что вы пол доминирующий. Так что не ведите себя как девчонки, которые через весь стол тянут к себе блюдо со сладостями. Предложенные Филиппой принципы абсолютно понятны. По крайней мере мне, а у меня не так уж много оснований считать вас менее сообразительными. За стенами этой залы можете быть кем угодно, служить кому и чему желаете столь верно, сколь хотите. Но когда конвент соберется, мы должны будем заниматься исключительно магией и ее будущим.

– Именно так я себе все и представляю, – подтвердила Филиппа Эйльхарт. – Знаю, что проблем множество, что есть сомнения и неясности. Обсудим их при следующей встрече, в которой все мы примем участие уже не как проекции или иллюзии, а, так сказать, во плоти. Присутствие будет считаться не формальным актом присоединения к конвенту, а жестом доброй воли. Возникнет ли вообще такой конвент, мы примем решение сообща. Мы все. На равных правах.

– Мы все? – повторила Шеала. – Я вижу здесь пустые стулья, полагаю, их поставили не случайно.

– Конвент должен состоять из двенадцати чародеек. Я хотела бы, чтобы кандидатку на одно из пустующих пока стульев предложила нам и представила на следующем сборе госпожа Ассирэ. В Нильфгаардской империи наверняка сыщется еще хотя бы одна достойная чародейка. Другое место я оставила для тебя, Францеска. Чтобы ты как единственная чистокровная эльфка не чувствовала себя одинокой. Третье…

Энид ан Глеанна подняла голову.

– Прошу выделить два места. У меня две кандидатуры.

– Кто-нибудь из дам возражает? Если нет, я тоже не против. Сегодня у нас пятое августа, пятый день после новолуния. Встретимся снова на второй день после полнолуния, дорогие единомышленницы. Через четырнадцать дней.

– Минутку, – прервала Шеала де Танкарвилль. – Одно место все же остается пустым. Кто будет двенадцатой чародейкой?

– Это как раз и станет первой задачей, которой займется ложа, – таинственно улыбнулась Филиппа. – Через две недели я вам скажу, кто должен сесть на двенадцатый стул. А потом мы совместно подумаем, как это осуществить. Вас удивит моя кандидатура и эта особа. Потому что это не обычная особа, уважаемые коллеги. Это Смерть или Жизнь. Разрушение или Возрождение. Порядок или Хаос. Все зависит от точки зрения.

Вся деревня высыпала на улицу, чтобы поглазеть на проезжающую банду. Тузек вышел вместе со всеми. У него была масса работы, но удержаться он не мог. Последнее время много чего говорили о Крысах. Прошел даже слух, будто всех их схватили и вздернули. Однако слух оказался ложным, доказательство чему демонстративно и не спеша как раз двигалось через всю деревню.

– До чего ж наглые, – изумленно шептал кто-то за спиной у Тузека. – Надо ж, посередь деревни прут…

– Вырядились-то будто б на свадьбу…

– А кони? Какие кони-то! И у нильфгаардцев таких не сыщешь!

– Э! Краденые. Крыси у всех конёв забирают. Коня-то теперича всюду продашь запросто. А самых лучших себе оставляют…

– Тот, вона, впереду который, гляньте-ка, энто Гиселер… Атаман ихний.

– А подле него, на каштанке, эльфка. Искра, стало быть.

Из-за забора выскочила дворняга, зашлась лаем, увиваясь подле передних ног Искриной кобылы. Эльфка тряхнула буйной гривой темных волос, развернула коня, сильно наклонилась и стеганула собаку нагайкой. Дворняга заскулила и, трижды перевернувшись в воздухе, шлепнулась в пыль, а Искра плюнула на нее. Тузек с трудом сдержал проклятие.

Стоявший рядом кмет продолжал шептать, незаметно указывая на других Крыс, медленно едущих по деревне. Тузек и не хотел бы слышать, да приходилось. Не затыкать же уши. Он знал сплетни и слухи не хуже других, без труда догадывался, что тот вон, со спутанными, доходящими до плеч соломенными волосами, который грызет яблоко, это Кайлей, широкоплечий – Ассе, а тот, что в вышитом полукожушке, – Рееф.

Дефиладу замыкали две девушки, едущие бок о бок, держась за руки. Та, что повыше, на гнедом коне, острижена словно после тифа, кафтанчик распахнут, кружевная блузка просвечивает идеальной белизной, колье, браслет и серьги брызжут слепящими искрами.

– А стриженая – энто Мистля… – услышал Тузек. – Обвесилась стекляшками, ровно елка на Йуле…

– Говорят, прибила больше людей, чем вёсен считает…

– А другая? На пегой? Ну, та вон, с мечом на спине?

– Фалькой ее кличут. С того лета с Крысями ходит. Тоже, говорят, не золото…

«Не золото» было, по оценке Тузека, немногим старше его дочери Миленки. Пепельные волосы молоденькой бандитки космами выбивались из-под бархатного берета, украшенного надменно покачивающимся пучком фазаньих перьев. На шее у нее пылал шелковый платочек цвета мака, завязанный фантазийным бантом.

Среди выбежавших из домишек кметов неожиданно возникло движение, потому что ехавший первым Гиселер вдруг придержал коня и ленивым движением кинул звонкий мешочек к ногам опирающейся на клюку бабки Микитки.

– Дай тебе Бог счастья, сыночек милостивый, – взвыла бабка Микитка. – Чтоб ты здоровенький был, благодетель ты наш, чтоб ты…

Переливчатый смешок Искры заглушил Микиткино бормотание. Эльфка молодецки перебросила правую ногу через луку, полезла в кошель и с размаху сыпанула в толпу горсть монет. Рееф и Ассе последовали ее примеру, самый настоящий серебряный дождь обрушился на песчанистую дорогу. Кайлей, хохоча, бросил в копошащихся над деньгами людей огрызок яблока.

– Благодетели!

– Соколики вы наши!

– Да продлятся дни ваши!!!

Тузек не последовал за другими, не повалился на колени выгребать монеты из песка и куриного помета. Он по-прежнему стоял у ограды, глядя на медленно проезжающих девушек. Младшенькая, та, что с пепельными волосами, заметила его взгляд и выражение лица. Отпустила руку стриженой, хлестнула лошадь, боком наехала на него, приперев к забору и чуть не задев стременами. Он увидел ее зеленые глаза и задрожал. Столько в них было злобы и холодной ненависти.

– Брось, Фалька! – крикнула стриженая.

Это было ни к чему. Зеленоглазая бандитка удовольствовалась тем, что приперла Тузека к забору, и поехала за Крысами, даже не повернув головы.

– Благодетели!

– Соколики!

Под вечер в деревню влетели вызывающие ужас Черные конники из форта под Фэн Аспрой. Звенели подковы, ржали кони, бряцало оружие. Солтыс и другие выпытываемые кметы врали, будто нанятые, направляли погоню на ложный след. Тузека никто ни о чем не спрашивал. И хорошо.

Вернувшись с пастбища и зайдя во двор, он услышал голоса. Распознал щебетание двойняшек колесника Згарба, ломкие фальцеты соседских мальчишек. И голос Миленки. «Играют», – подумал он, вышел из-под поленницы и остолбенел.

– Милена!

Миленка, его единственная выжившая дочка, его счастье, перевесила себе через плечо палку на шнурке, изображающую меч. Волосы распустила, к шерстяной шапочке прицепила петушиное перо, на шею намотала материнский платочек. С удивительным, фантазийным бантом.

Глаза у нее были зеленые.

Тузек никогда прежде не бил дочери, никогда не пускал в ход отцовский ремень.

Сегодня он сделал это впервые.

На горизонте сверкнуло. Порыв ветра бороной прошелся по поверхности Ленточки. «Будет буря, – подумала Мильва, – а после бури наступит ненастье. Зяблики не ошибались».

Она пришпорила коня. Чтобы нагнать ведьмака до бури, надо поспешить.