4

Это был не день а вечер. Вечером который изменил мою жизнь, стал вечер когда мой отец убил мою мать и двух братьев и тежело ранил меня. От него досталось и моей сестре, и она ушла в кому. Через три года она умерла, не очнувшись. Ее звали Эллен и я очень ее любил. Она любила собирать цвиты и ставеть их по вазам. То, что случилось в тот вечер, выглядело как фильм ужосов. Я больше не хочу в кино на фильмы ужосов потому что пережил один вечером Хэллоуина в 1958.

Мой брат Трой слишкам вырос, чтобы ходить по домам требуя у хозяев сладость или гадость (15). Он сидел рядом с моей мамой, смотрел телевизор и говорил, что поможет нам съесть сладости, которые мы принесем и Эллен, она сказала нет ты не поможешь, надевай хэлуинский костюм и иди сам собирай сладости, и все рассмеялись потому что мы все любили Эллен, ей было только семь и выглядела она настоящей Люсиль Болл[31] могла рассмешить любого даже моего отца (если он был трезвым, потому что пьяным он всегда злился). Она оделась, как принцесса Летоосень Зимавесенняя (я заглянул в словарь чтобы посмотреть, как это пишется) а я – как Буффало Боб, оба из шоу «ХАУДИ-ДУДИ» которое мы любили смотреть. «Скажите, детки, который час?» и «Давайте услышим это от Арахисовой галереи[32]» и «Кавабанга, Буффало Боб!!!» Мы с Эллен обожали это шоу: она любила принцессу а я любил Буффало Боба. Мы хотели чтобы наш брат Тагга (его имя было Артур, но все называли его Таггой, я уже не помню почему) оделся мэром Файнесом Т. Бластером[33], но он отказался, заявил что это передача для малышей и он оденется «Франкиштеном» хотя даже Эллен сказала что маска очень страшная. Опять же Тагга начал вешать мне лапшу на уши чтобы я отдал ему мою духовушку «Дейзи» потому что в шоу у Буффало Боба никогда никакого оружия нет. И моя мама на это сказала: «Ты можешь взять духовушку Гарри потому что это не настоящая винтовка и даже не стреляет игрушечными пульками так что Буффало Боб возражать не будет». Это последнее что она мне сказала и я рад, что сказала хорошее потому что могла и отругать.

Мы уже собрались уходить и я сказал подождите минуточку мне надо в туалет потому что я очень взволновался. Они все рассмеялись, даже мама и Трой, сидевшие на диване но желание сделать пи-пи спасло мне жизнь потому что именно в тот момент отец вошел с молотком. Мой отец он становился злобным когда напьеться и бил мою мать «снова и снова». Один раз когда Трой попытался остановить его он сломал Трою руку. В тот раз его чуть не посадили в тюрьму (моего отца). В любом случае мои отец и мать разъехались к тому времени, о котором я пишу, и она думала о разводе, но тогда в 1958 это было не так легко как сейчас.

В общем, он вошел в дверь и я находился в ванной и писал и услышал голос матери: «Убирайся отсюда с этой штуковиной, ты не имеешь права быть здесь». А потом она начала кричать. И они все начали кричать…

Сочинение на этом не заканчивалось – продолжалось еще три ужасные страницы, – но дочитывал его уже не я.

5

До половины седьмого оставалось еще несколько минут, но я нашел телефон Эла в справочнике и без колебаний набрал номер. И не разбудил его. Он взял трубку после первого гудка. Голос его больше напоминал рычание собаки, чем человеческую речь.

– Эй, дружище, ты у нас ранняя пташка?

– Я хочу тебе кое-что показать. Школьное сочинение. Ты знаешь того, кто его написал. Должен знать. Его фотография висит на «Стене славы».

Он закашлялся, прежде чем ответить:

– На «Стене славы» много знаменитостей, дружище. Я думаю, там есть и Фрэнк Аничетти, времен первого фестиваля «Мокси». Уточни, пожалуйста.

– Я лучше тебе покажу. Можно приехать?

– Если не боишься увидеть меня в халате, приезжай. Но теперь я должен прямо спросить тебя, раз уж ночь прошла, а утро, как известно, вечера мудренее. Ты принял решение?

– Я думаю, что сначала должен совершить еще одно путешествие.

И положил трубку до того, как он задал следующий вопрос.

6

При вливающемся в окно гостиной свете раннего утра Эл выглядел совсем плохо. Белый махровый халат болтался на нем, как обвисший парашют. Отказ от химиотерапии сохранил ему волосы, но они заметно поредели и стали тонкими, как у младенца. Глаза, похоже, запали еще сильнее. Он дважды прочитал сочинение Гарри Даннинга, уже собрался отложить, потом прочитал в третий раз. Наконец посмотрел на меня:

– Иисус Христос на ломаной повозке.

– Я плакал, когда читал это впервые.

– Неудивительно. Меня особенно зацепила часть с духовушкой «Дейзи». В пятидесятых реклама духовых винтовок «Дейзи» красовалась на обратной стороне каждого чертова комикса. Любой пацан в моем квартале – думаю, вообще любой пацан – мечтал о двух вещах: духовой винтовке «Дейзи» и енотовой шапке, как у Дейви Крокетта[34]. Он прав, никаких пулек, даже игрушечных, но мы заливали в ствол немного масла для тела «Джонсонс беби», потом закачивали воздух, нажимали спусковой крючок – и из ствола вылетало облачко синеватого дыма. – Он вновь посмотрел на ксерокопию. – Этот сукин сын убил жену и троих детей молотком? Го-о-осподи!

Он только начал размахивать им, – написал Гарри. – Я вбежал в гостиную и стены забрызгала кровь и что-то белое лежало на диване. Мозги моей матери. Эллен, она лежала на полу стулом-качалкой придавило ей ноги и кровь текла из ушей и по волосам. Телик работал и показывал ту передачу, которую любила моя мама об Эллери Куине, разгадывающим преступления.

Преступление, совершенное тем вечером, не имело ничего общего с элегантными детективными головоломками, которые распутывал Эллери Куин. Бойня, не больше и не меньше. Десятилетний мальчик, захотевший пописать перед тем, как отправиться просить сладость за обещание не делать гадость, вернулся из ванной в тот самый момент, когда его пьяный, рычащий отец расколол надвое череп Артура Даннинга по прозвищу Тагга, пытавшегося уползти на кухню. Потом он увидел Гарри, а тот поднял духовушку «Дейзи» и сказал: «Не подходи ко мне, папочка, а не то я тебя застрелю».

Даннинг бросился на мальчишку, размахивая окровавленным молотком. Гарри выстрелил в него из духовушки (я буквально услышал: «Ка-чух!» – хотя никогда из нее не стрелял), потом отбросил винтовку и метнулся в спальню, которую делил с уже убитым Таггой. Входя в дом, его отец не захлопнул дверь, и где-то – «по звуку в тысече миль», так написал уборщик – смеялись соседи, а дети во все горло вопили: «Сладость или гадость?»

Даннинг, конечно, убил бы оставшегося сына, если бы не споткнулся о перевернувшийся «стул-качалку». Он растянулся на полу, поднялся и побежал в комнату младших сыновей. Гарри пытался забраться под кровать. Отец вытащил его оттуда и ударил по голове молотком. Наверняка бы убил, если бы залитая кровью рукоятка не провернулась в руке. Вместо того чтобы раскроить голову, молоток только задел ее над правым ухом.

Я не потерял сознание но почти. Продолжал пытаться заползти под кровать и едва почуствовал как он ударил меня по ноге но он ударил и сломал ее в четырех разных местах.

Живший в том же квартале мужчина, который, охотясь за сладостями, обходил дома с дочерью, вбежал в открытую дверь. Несмотря на бойню в гостиной, соседу достало духу схватить лопату для выгребания золы со стойки с инструментами у дровяной печи на кухне. Ею он и огрел Даннинга по затылку, когда тот пытался перевернуть кровать, чтобы добраться до истекающего кровью, полубессознательного сына.

Потом я потерял сознание как Эллен только мне повезло и я очнулся. Доктора сказали что могли ампатировать мне ногу но в конце они этого не сделали.

Да, ногу ему сохранили, и со временем он стал уборщиком в Лисбонской средней школе, известным поколениям учеников как Гарри-Жаба. Были бы дети добрее, знай они причину его хромоты? Едва ли. Подростки, конечно, существа эмоционально нежные и в высшей степени ранимые, однако с сочувствием у них не очень. Это приходит позже, если вообще приходит.

– Октябрь тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, – прорычал Эл. – И я должен поверить, что это совпадение?

Я вспомнил, что сказал юному Фрэнку Аничетти о рассказе Ширли Джексон, и улыбнулся.

– Иногда сигара – просто курево, а совпадение – просто совпадение. Я знаю только одно: это еще один переломный момент.

– А почему я не видел этой истории в «Энтерпрайз»?

– Это случилось не здесь. В Дерри, в северной части штата. Когда Гарри поправился и выписался из больницы, его взяли к себе дядя и тетя, жившие в Хейвене, городке, расположенном в двадцати пяти милях к югу от Дерри. Они усыновили мальчика, и он начал работать на семейной ферме, когда стало ясно, что в школу ему не ходить.

– Прямо-таки «Оливер Твист» или что-то в этом роде.

– Нет, они на самом деле хорошо к нему относились. Вспомни, в те дни не было вспомогательных классов, да и выражение «умственно отсталый» еще не изобрели.

– Знаю, – сухо ответил Эл. – Тогда «умственно отсталый» означало, что ты кретин, тупица или просто слабоумный.

– Но он не был таким – ни тогда, ни теперь, – заметил я. – По большому счету, я думаю, причина – главным образом в пережитом шоке. В психологической травме. Ему потребовались годы, чтобы оправиться от того вечера, а когда это наконец удалось, ходить в школу было уже поздно.

– Но он все-таки получил аттестат, только уже в зрелом возрасте. Чуть ли не стариком. – Эл покачал головой. – Жизнь впустую.

– Чушь, – не согласился я. – Хорошая жизнь никогда не проходит впустую. Могло ли его ждать лучшее будущее? Да. Могу ли я этому поспособствовать? Судя по вчерашнему, возможно, могу. Но главное не в этом.

– Тогда в чем? Потому что для меня это та же Каролин Пулин, а с ней мы уже все доказали. Сделай это – и мир не взорвется, как проколотый воздушный шарик. Нальешь мне еще чашку кофе, Джейк? И себе налей, раз уж ты там. Он горячий, судя по твоему виду – самое то.

Наливая кофе, я заметил сдобные рогалики. Предложил один Элу, однако он покачал головой.

– Твердая пища вызывает у меня боли при движении по пищеводу. Но если хочешь впихнуть в меня немного калорий, в холодильнике стоит шестибаночная упаковка «Эншуэ»[35]. По мне, вкус как у охлажденных соплей, но я могу переправить эту отраву в желудок.

Когда я принес смесь в фужере для вина, который отыскал в буфете, он хрипло рассмеялся.

– Думаешь, вкус от этого улучшится?

– Возможно. Если представишь себе, что это «Пино нуар».

Эл выпил половину, и я видел, что он усиленно борется с рвотным рефлексом, чтобы не дать смеси выплеснуться наружу. Этот поединок он выиграл, отодвинул фужер, взялся за кружку кофе. Пить не стал, просто обхватил ладонями, словно хотел вобрать в себя часть тепла. Наблюдая за ним, я сделал перерасчет времени, которое ему осталось.

– Итак, что тут особенного?

Не будь он так сильно болен, сообразил бы сам. Ума ему хватало.

– Дело в том, что Каролин Пулин – не самый подходящий объект для эксперимента. Ты спас ей не жизнь, Эл, только ноги. И в обоих вариантах все у нее более-менее сложилось – и когда Каллем подстрелил ее, и когда ты ему помешал. Опять же, она не выходила замуж. То есть никаких детей. Получается… – Я замялся. – Не обижайся, Эл, но ты выступил в роли врача, который сохранил воспалившийся аппендикс. Аппендикс, конечно, счастлив, но проку от него никакого, даже от здорового. Ты понимаешь, о чем я?

– Да. – Но мне показалось, что он немного рассердился. – Ничего лучше Каролин Пулин я найти не смог. В моем возрасте время ограничено, даже если нет жалоб на здоровье. Я нацелился на больший приз.

– Я тебя не критикую. Однако семья Даннингов подходит для эксперимента гораздо больше, потому что речь идет не о парализованной девочке, какие бы беды это ни принесло ей и ее семье. Мы говорим о четверых убитых и одном покалеченном на всю жизнь. Кроме того, мы его знаем. После вручения ему аттестата об окончании средней школы я привозил его к тебе в закусочную, чтобы съесть бургер, а ты, увидев шапочку и мантию, угостил нас за счет заведения. Помнишь?

– Да. Тогда я и сфотографировал его для моей «Стены».

– Если я смогу это сделать… Если не позволю его отцу размахивать молотком… Как думаешь, останется ли там эта фотография?

– Не знаю, – ответил Эл. – Возможно, и нет. Возможно, я не вспомню, что она там висела.

Углубляться в теорию мне не хотелось, поэтому я оставил его ответ без комментариев.

– И подумай об остальных детях – Трое, Эллен и Тагге. Конечно же, кто-то из них женится или выйдет замуж, если они вырастут. И возможно, Эллен станет великой комедийной актрисой. Разве он не написал, что в семье ее считали такой же забавной, как Люсиль Болл? – Я наклонился вперед. – Я хочу лучше понять, что происходит, если ты вмешиваешься в переломный момент. Мне это необходимо, прежде чем я решусь замахнуться на что-то значительное вроде убийства Кеннеди. Что скажешь, Эл?

– Скажу, что понимаю, о чем ты. – Эл с трудом поднялся. У меня защемило сердце только от одного взгляда на него, но когда я начал вставать, он остановил меня взмахом руки.

– Нет, оставайся здесь. Я для тебя кое-что приготовил. В другой комнате. Сейчас принесу.