Посвящаю моим маме и папе,
Дорин и Эдди, приглядывающим за мной с облаков,
и моим сыновьям,
Александру и Джозефу, счастливым продолжениям меня.
Кто-то скажет нам, что с момента нашего рождения мы начинаем двигаться к смерти. Поэтому мы должны жить в полную силу каждую минуту каждого дня. Сделайте же это – так я скажу. Что бы вы ни хотели, сделайте это сейчас! А иначе останется слишком много на «завтра».
(Слова, приписываемые папе Павлу VI)
Melanie Cantor
DEATH AND OTHER HAPPY ENDINGS
© Melanie Cantor, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
В мире есть люди, с которыми случаются разные штуки. Я не из их числа. Я веду размеренную жизнь, делаю обыкновенные вещи. Не сказать, что моя жизнь скучна, но это и не жизнь, полная историй из разряда «вы-не-поверите-что-со-мной произошло!». По крайней мере, так было до сих пор. До того, как все случилось. А это реально случилось…
– Вы сейчас с кем-нибудь встречаетесь, Дженнифер?
Я виновато улыбаюсь:
– Нет, я все еще одинока. – Я ерзаю в кресле. Ненавижу подобные вопросы. – Я иногда хожу на свидания, доктор Маккензи, но я не особо в ладах со всеми этими интернетными штучками, сайтами знакомств… – Бросив взгляд на его лицо, я неловко хихикаю: – Вы ведь не это имели в виду, да?
– Не это, – отвечает он, почесывая подбородок. – Здесь сегодня вы с кем-то?
Меня это слегка сбивает с толку. На секунду кажется, будто он собирается сообщить, что у меня ЗППП, что по крайней мере объяснило бы мой страх перед общественными туалетами.
– Зачем? – спрашиваю я. – А должна бы?
– Вам не помешала бы поддержка. Я просил секретаря передать вам это.
Кажется, секретарь говорила что-то такое. Я еще подумала, что у нее не все дома.
Доктор снимает очки со стальной оправой и потирает ладонями глаза.
– Мне очень жаль, Дженнифер. У меня плохие новости. У вас редкое заболевание крови.
У доктора мрачное лицо. Я никогда прежде не видала у него такого выражения.
В моих ушах стучит. Кажется, комната вокруг начала пульсировать.
Я пытаюсь сосредоточиться на лице доктора, на том, как он щиплет свою переносицу, испещренную венами кожу. Он искоса смотрит на меня, будто проверяя мою реакцию, а потом произносит какое-то непонятное название.
Я успеваю уловить только окончание – «…озис».
– Что это значит?
Вспоминается урок биологии, длинная и сложная лекция про тромбоциты и борьбу белых кровяных телец с красными тельцами. Я никогда не была особенно сильна в этой теме, а уж тем более теперь, когда целый мир пульсирует вокруг меня.
– Звучит как-то недружелюбно, – говорю я.
– Да, – бормочет доктор, – очень недружественно и агрессивно. – Он крутит в руках бумаги, выстукивая ими по столу какой-то мотив. Потом откашливается и добавляет: – И неизлечимо.
Я не уверена, что правильно его расслышала.
– Я не совсем понимаю…
– Я тщательно изучил этот вопрос, Дженнифер. Это редкое заболевание, большинство гематологов в нашей стране не встречают его за всю свою карьеру. Боюсь, что нет такого лечения, как, скажем, химиотерапия. Это ведь требует времени. – Его челюсть дергается влево, а затем возвращается назад, словно подвешена на резинке. – А я не уверен, что оно у вас есть. – Он кашляет. – В лучшем случае три месяца.
Повисает тишина. Он реально только что это сказал?
Нет, наверно, это ошибка, недоразумение. Или какое-то мошенничество, как бывает в заведениях с сомнительной репутацией, когда тебе норовят записать в счет лишнюю бутылку вина, надеясь, что ты ничего не заметишь.
В моих ушах стоит звон. Я стараюсь игнорировать желчь, подступающую к горлу, но у меня не получается.
– Доктор Маккензи, – выдавливаю я из себя, – боюсь, меня сейчас вырвет…
Он бросает на меня панический взгляд, а потом неловким движением пожилого человека лезет под стол, задев его локтем:
– Ох!
Мне кажется, что я чувствую его боль от ушиба.
Выпрямившись, доктор протягивает серое металлическое мусорное ведро, я беру его и устремляю взор внутрь.
Он деликатно ждет.
Я всем существом сосредотачиваюсь на ведре. Среди скомканных бумажных шариков лежит выброшенная обертка от «Сникерса». Меня тошнит, а затем рвет. В голове будто стучат барабаны. Доктор Маккензи протягивает мне несколько салфеток и стакан воды, стоявший на столе.
– Не торопитесь, – говорит он.
Обычная фраза для человека, у которого впереди полно времени. Но у меня его теперь нет.
Я отпиваю немного воды, пытаясь уложить в голове услышанное.
– Так вы не думаете, что стоит начинать лечение?
– Я навел некоторые справки по этому поводу, Дженнифер, но не хочу вызывать у вас ложных надежд. И должен предупредить – это лечение чисто паллиативное. – Его голос парил в едком воздухе, обрывками оседая в моем сознании. «Даже если… Это может только…» Эти слова грохочут в моих ушах. Я не хочу их слушать.
Стены его кабинета давят на меня, серые и мрачные, лишенные индивидуальности. Как и он сам.
Он был моим врачом на протяжении тридцати лет – моим семейным доктором, – а я знаю о нем не больше, чем об этих серых стенах.
Ну, вероятно, он жует «Cникерсы» на обед.
В кабинете нет ни одного семейного фото или снимка домашнего питомца, или хотя бы анатомической схемы.
Не висит даже ни одного из тех ужасных постеров, призывающих вас бросить курить, – не то чтобы я сама курила, но все же было бы мило с его стороны повесить на стену что-нибудь отвлекающее внимание.
Я не знаю, что сказать. А сам доктор, кажется, заканчивает. Его голос не внушает энтузиазма.
– Я просто пытаюсь быть честным с вами, Дженнифер, – произносит он, водружая очки обратно на нос. – Вы должны знать прогноз. Вам нужно быть готовой.
К чему, доктор?
– Спасибо, – говорю я.
Доктор Маккензи встает и открывает окно.
Я таращусь на бледный виниловый пол, вращаясь в поворотном кресле туда-сюда. Тут я осознаю, что все еще сжимаю мусорное ведро, и ставлю его на пол, подальше от своего носа.
– Но, доктор Маккензи, вы уверены? Я имею в виду, я чувствую просто… усталость. Не боль, просто усталость. И, может, я стала немного одутловатой. Вы уверены, что это не какое-нибудь ОРВИ, или ОРЗ, или что-то в этом роде?
Звучит так, будто я прошу поменять мне диагноз на одну из этих аббревиатур. Ну да, прошу! Что-нибудь вместо этого проклятого «озиса».
– Результат вашего анализа крови у меня здесь, Дженнифер, – произносит доктор, держа в руках стопку бумаг, как улики обвинения. – Мне бы очень хотелось сказать вам что-то другое, но боюсь, это не соответствовало бы истине.
Ну вот, просьба отклонена. Он устало вздыхает, а затем озвучивает приговор:
– Мне правда очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли раньше.
Я мысленно охаю.
Мне сорок три года, и мне только что сказали, что я не доживу до сорока четырех, потому что пропустила все сроки. Мне хочется плакать.
Нет!
Я не стану плакать.
Я не могу. Меня так учили. Я работаю в отделе кадров и должна скрывать свои эмоции. Кроме того, эта сцена явно тяжела для доктора. Нет нужды делать ее еще тяжелее.
– Мне тоже жаль, – откликаюсь я.
Доктор передает пачку брошюр через стол, как крупье фишки.
– Это может вам пригодиться, – мягко говорит он.
Я сухо улыбаюсь и небрежно смахиваю их в сумочку (честно говоря, я предпочла бы бросить их в мусорное ведро), глядя, как он выписывает рецепт.
– У фармацевта за углом все есть. Это должно помочь вам пока.
– Пока, – повторяю я, поняв зловещий смысл этого слова.
Я изучаю прыгающие каракули, надеясь на неожиданную удачу: валиум, или кодеин, или знакомый препарат из прежней маминой аптечки, ее ценной коллекции всего, что только могло понадобиться (особенно ей). Ничего знакомого.
– От чего они?
– Они помогают от усталости. И от боли.
Я гляжу на врача с любопытством и оттенком вежливого сомнения.
– Но…
Его губы вздрагивают.
Я понимаю, что это означает: читай инструкции.
Он откашливается и поднимается с места с резкой решимостью.
– Нам с вами нужно будет скоро снова встретиться. Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату, так что, пожалуйста, поговорите с ней на выходе. И не забудьте взять рецепт, дорогая.
Он назвал меня «дорогая». Он никогда раньше не называл меня «дорогая»! Я определенно скоро умру.
Доктор обходит вокруг своего стола и провожает меня до двери, что очень мило с его стороны, поскольку обычно я провожаю себя сама, а затем по-отечески хлопает по плечу.
– Извините за ведро, доктор, – напоследок говорю я.