Посвящается Вирджинии
Наши родители познали любовь прежде нас, а их родители – прежде них. Говорят, что истории нашей любви наследуются подобно цвету глаз. Наше счастье уже кто-то пережил; наши ошибки уже совершались. Надежды и страхи тех, кто нас воспитал, мы несем в себе, никуда нам от них не деться. Они как родной берег: отталкиваешься от него, уплывая вдаль, но рано или поздно возвращаешься назад.
William Nicholson
MOTHERLAND
Copyright © 2013 William Nicholson
© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2017.
Элис Диккинсон сидела на заднем кресле «пежо», хотя предпочла бы переднее, и смотрела, как мимо проплывают нормандские сады. Водитель, грузный мужчина средних лет с печальными глазами, ждал у паромной переправы, держа табличку с ее именем. Неловкая попытка связать несколько французских слов, заученных в школе, наткнулась на непонимание. И вот он сидит, мрачно ссутулившись над рулем, выстукивая пальцем одному ему слышимый ритм, словно не ожидая от жизни ничего хорошего. Знать бы хоть, кто это – просто таксист или член семьи. Бесспорно было одно: он везет Элис к бабушке, Памеле Эйвнелл, еще десять дней назад не знавшей о существовании внучки.
Машина свернула с шоссе на дорогу поуже, тянущуюся вдоль восточного берега Варенны. Вереница островерхих домиков сменилась зарослями могучих буков с широколиственными кронами, припыленными августовским солнцем. Последние теплые летние деньки, думала Элис. Погода, чтобы лежать в высокой траве рядом с возлюбленным. А не расставаться навсегда.
Каждый сам выбирает, как жить. Вроде все просто, а на самом деле нет. Взять хоть мамину судьбу. В двадцать три года – как Элис сейчас – ее мать связалась с мужчиной, который не любил ее или любил не настолько, чтобы хотеть ребенка. «Сделай аборт, – сказал он. – Я оплачу».
«Гай Колдер, мой отец, тот еще ублюдок. И я – несостоявшийся аборт. Вот уж кто настоящий ублюдок!»
Странно, но ненависти к отцу у нее не было. Какое-то время ей казалось, будто она его презирает, но нет, то было совсем иное чувство. Красавец Гай, бессовестный эгоист, не занимал в жизни Элис вообще никакого места – ни тайного, ни явного. Так, туманный образ, пара эпизодов и набор генов.
Вот что в итоге тебя цепляет. Вот что затягивает. Однажды просыпаешься с осознанием того, что половина в тебе – от него. А что, если именно эта половина сильнее? Тогда-то и появляется желание узнать побольше.
– Почему ты такой ублюдок, Гай?
В ее вопросе не было злости, и отец не обиделся. Он угостил ее обедом в одном из своих любимых местечек на Шарлот-стрит – в «Меннуле» с отличной сицилийской кухней.
– Обычная история, – отмахнулся он. – Меня самого мать тоже рожать не хотела.
Ну разумеется. Во всем виновата мать. Отец может слинять к чертям, никто глазом не моргнет, но мать обязана отдавать и отдавать себя без конца. Рожать, кормить и любить жертвенной любовью.
Значит, это тянется не первое поколение.
Прежде Гай не слишком занимал Элис, а тем более – его родня. Но теперь вдруг стало интересно.
– Почему она не хотела тебя рожать?
– А, – бросил Гай так, будто эта тема уже давно перестала его волновать. – Вышла не за того парня, случается сплошь и рядом. Видимо, потому что ее мать тоже вышла не за того парня. Как видишь, ты из династии ошибок.
«Я из династии ошибок. Вот спасибо!»
– Она еще жива?
– О боже, конечно. Живее многих. Ей всего-то семидесятый годик пошел. Хотя тебе-то откуда знать. Она до сих пор очень даже ничего. И по-прежнему все делает по-своему. Впрочем, если честно, я уже несколько лет ее не видел.
– Почему?
– Так лучше для нас обоих.
Вдаваться в подробности он не стал.
Рассказ о череде несчастливых браков взбудоражил Элис. Захотелось встретиться с собственной бабушкой, которая «все делает по-своему».
– Она даже не в курсе, что ты есть на свете.
– А я бы к ней все-таки съездила. Ты-то не против?
Он задумался – но аргументов против не нашел.
– У меня есть только ее адрес, – ответил он. – В Нормандии.
Кондиционера в машине не было. Пришлось полностью опустить боковое стекло. Врывающийся ветер немилосердно трепал волосы Элис. Одежду она подбирала с особой тщательностью: надо выглядеть элегантно, но в меру. Модные узкие джинсы, жакет из небеленого льна. Весь багаж – холщовая сумка с принтом: Кайботт, «Париж в дождливую погоду». Почему-то казалось, что Памеле Эйвнелл по вкусу стильные штучки.
Теперь лес подступал с обеих сторон. Дорожный знак указывал направо. Поворот на Сент-Элье и Креси. Водитель повернулся вполоборота:
– Après Bellencombre nous plongeons dans la forêt.[1]
И они углубились в лес.
Буковые деревья отстоят далеко друг от друга, но они везде, сколько хватает глаз. Из сменяющих друг друга полос света и тени на миг образуются регулярные аллеи – чтобы в следующий миг исчезнуть. Да кто бы согласился жить в лесу?
Но вот деревья уступили место озаренной солнцем луговине. Машина, подпрыгнув, свернула на тряский проселок, взбирающийся на невысокий холм. Там, на вершине, царя над необозримым морем лесов, высился Ла-Гранд-Эз – замок с островерхими крышами и множеством кремовых фронтонов, часто разлинованных серыми деревянными балками.
«Пежо» затормозил у парадного крыльца, густо увитого клематисом. Водитель остался за рулем.
– Voilà, – сказал он. – Vous trouverez Madame dedans.[2]
Элис вышла, и машина, объехав дом, скрылась за углом. Золотистый ретривер подошел и гавкнул – сонно, для проформы. Дверь была открыта. Звонка Элис не нашла.
Она постучала, потом обратилась в пустоту:
– Здравствуйте. Миссис Эйвнелл?
Перед ней пролегал темный коридор, ведущий к проему, залитому солнечным светом. И никаких признаков жизни, кроме собаки, которая, миновав коридор, уже исчезла в комнате.
– Прошу прощения, – снова подала голос Элис. – Есть кто-нибудь дома?
Ей снова никто не ответил. Следуя за ретривером, она попала в длинную комнату: ряд стеклянных дверей справа и слева выходил в сад. Одна из них оказалась раскрыта. Собака уже валялась снаружи на террасе, нежась в солнечном пятне.
Там, снаружи, сразу за лужайкой, снова начинался буковый лес. Где же бабушка? Почему-то возникло ощущение, что та следит за ней. Элис сделалось не по себе. Что, если она не нравится бабушке? Раньше Элис об этом особо не задумывалась, почему-то решив, будто появление внучки станет приятным сюрпризом. Глянь-ка, настоящая живая внучка! Но как Гай не желал появления дочери, так, может, и бабушке, которая все делает по-своему, внучка не очень-то и нужна?
Но не свалилась же она как снег на голову? Они с бабушкой списались. Хотя приглашение от бабушки было довольно сухим: настороженное, холодно-вежливое, в котором все же проскальзывало любопытство.
Элис пошла через лужайку к лесу. Хотелось в него вглядеться: словно там скрывалась тайна из детских сказок. Между лесом и садом – нет ни ограждения, ни забора. Этот сад – лишь просвет в лесу. Пара лет, и деревья подберутся к ступенькам старого дома, сдавят окна и двери, словно прутья клетки. И все же Элис не боялась. Это не страшный лес из кошмарного сна. В буковых аллеях играют солнечные блики. Жить здесь совсем не опасно.
Обернувшись, она заметила в проеме двустворчатой двери стройную фигуру. Короткие серебряные волосы, гладкая, чуть тронутая загаром кожа. Джинсы, длинная свободная белая блузка. Женщина вскинула руки, приветствуя:
– Ты приехала! Чудесно!
Большие карие глаза разглядывали бредущую по лужайке Элис. Сияющие, внимательные. Искренние.
– Милая! Что же ты так долго собиралась?
Элис охватила безотчетная радость. Эта женщина с серебристыми волосами – бабушка, о которой она и знать не знала, – просто красавица. И вот Элис, куда менее привлекательная, увидела себя такой, какой могла бы быть; такой, какой однажды может стать.
Памела Эйвнелл взяла внучку за руки и разглядывала с восхищенным любопытством:
– У тебя мои глаза.
– Правда?
– Ну конечно же, я это сразу заметила.
– Даже не верится, – ответила Элис, – вы такая красивая! Удивительно! Вы – моя бабушка.
– Мне шестьдесят девять, милая! Но об этом молчок!
– Удивительно, – повторила Элис.
Они замерли на террасе, схватившись за руки и глупо улыбаясь друг другу, не в силах насмотреться. Элис не знала, откуда взялось это ощущение счастья, да и незачем было выяснять.
– Пойдем в дом, – предложила Памела, – выпьем и обо всем потолкуем. Здесь слишком жарко.
Оказавшись внутри, она окликнула: «Гюстав!» Из глубины коридора появился водитель. Легко касаясь его руки, она что-то произнесла по-французски, быстро и бойко. Выслушав, он удалился.
– Гюстав просто ангел, – заметила бабушка. – Не представляю, как бы я без него со всем справилась.
Они присели; большие карие глаза снова разглядывали Элис.
– Значит, ты моя внучка. Какая жестокость и какое свинство со стороны Гая – скрыть тебя от меня.
– Он и от себя меня скрыл, – ответила Элис. – Не хотел, чтобы я родилась. Я – несчастный случай.
– Не хотел, чтобы ты родилась. – Внимательному взгляду, проникающему сквозь все барьеры, выстроенные Элис, открывалось все больше. – Господи, как знакомо!
– Я его не виню. Мама говорит, это ее выбор.
– Да, винить других абсолютно бесполезно. Но разве нас это хоть когда-то останавливало?
Гюстав вернулся с подносом и поставил его на кофейный столик между бабушкой и внучкой. Бутылка «Нуайи пра», два бокала и тарелка печенья.
– Охлажденный вермут, – Памела разлила золотистое вино по бокалам, – что может быть лучше в жаркий день?
Она поблагодарила Гюстава легкой улыбкой, и тот снова исчез.
– За несчастные случаи! – Памела подняла бокал.
Она не красится, заметила Элис, и волосы естественного цвета. Но как можно оставаться такой красивой почти что в семьдесят?
– Не понимаю, почему Гай раньше не рассказывал о вас. Думаю, ему есть чем гордиться.
– Длинная история, да и неохота о себе рассказывать. Интереснее узнать о тебе.
Взгляд бабушки завораживал. Элис выложила все, что было в ее жизни. Как заканчиваются отношения без видимой причины, когда любовь – первая, а ты слишком юна и сама себя не понимаешь. Как, медленно отдаляясь друг от друга, вы понимаете, что все кончено, лишь когда разделяющая вас пропасть становится настолько огромной, что, протянув руку, касаешься пустоты. Как старые вопросы, которым как будто надоело терзать тебя, на самом деле ждали своего часа и вот предстали вновь, требуя ответов. Чего я хочу на самом деле? Кто я, когда рядом никого нет? Когда я снова полюблю, то смогу ли полюбить всем сердцем?
Она слышала, как признается: «Ведь если я полюблю только его, то сведу себя к меньшему, чем я могла бы быть».
– Какая ты мудрая, деточка, – ответила Памела. – Жаль, мне в твоем возрасте такое даже в голову не пришло. Сколько тебе, двадцать один?
– Двадцать три.
– В двадцать три года у меня был муж и ребенок.
Муж – дедушка Элис, его звали Хьюго Колдер. Об этом она знает. А ребенок, значит, Гай.
– Гай говорил, вы вышли не за того парня.
– Да, правда. Скажу больше: это повторилось трижды. Казалось бы, жизнь должна была чему-то научить.
– И я хочу научиться.
– Я плохой учитель, – рассмеялась Памела. – Если, конечно, не повторить мой жизненный путь с точностью до наоборот.
– Я хочу узнать, кто я. Во мне есть что-то от Гая, а в нем – что-то от вас.
– Это да. Довольно неприятно, правда? Чем старше становишься, тем яснее сюжет.
– Гай утверждает, что я из династии ошибок.
– Серьезно? Нет, ну каков паршивец! Наверняка он скрыл от тебя единственную в нашей семье историю настоящей любви.
Единственная история настоящей любви. Точно единорог: нечто прекрасное, невозможное, желанное и недостижимое.
– Это ваша история?
– Моя? Нет, совсем даже не моя. – Она подлила вина в бокалы. – Это история моей мамы, твоей прабабушки. – Она вновь подняла бокал: – За матерей.
– И бабушек, – добавила Элис.
От вермута внутри разлилось тепло.
– Как же я любила маму, – сказала Памела. – Ты даже представить не можешь! А ты не замечала, как трудно слушать истории о любви? От них становится так грустно. Хочется, чтобы и у тебя была такая же история, и ты все ищешь и ищешь это чувство, но никак не можешь найти.
– Но вашей маме повезло.
– Да.
Встав, она сняла со стены фотографию в рамке, слишком массивной для небольшого снимка, запечатлевшего молодую девушку, стоящая между двумя юношами. Она была красива слегка искусственной прелестью сороковых. Парни глядели в объектив с дерзкой самоуверенностью, от которой в наше время становится тяжело на сердце: мальчишки, считающие себя мужчинами. Один из них красивый и серьезный. Второй улыбался.
– Это мама, – сказала Памела, – ее звали Китти. Это мой отец, Эд Эйвнелл, а это лучший друг моего отца, Ларри Корнфорд.
– Красивая у вас мама, – заметила Элис.
– А у тебя – прабабка. А мой отец – правда, красавец?
– Еще какой!
– Кавалер Креста Виктории.
– За что его наградили?
– Расскажу еще. А как тебе Ларри?
Элис вгляделась в дружелюбно улыбающегося парня.
– Симпатичный.
– Симпатичный? Бедняжка Ларри. Услышал бы – взбесился.