«О доблестях, о подвигах, о славе…»

 

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Передо мной сияло на столе.

 

 

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо.

 

 

Летели дни, крутясь проклятым роем…

Вино и страсть терзали жизнь мою…

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою…

 

 

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла,

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла.

 

 

Не знаю, где приют своей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла…

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,

В котором ты в сырую ночь ушла…

 

 

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Всё миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

 

30 декабря 1908

«Я – Гамлет. Холодеет кровь…»

 

Я – Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетет коварство сети,

И в сердце – первая любовь

Жива – к единственной на свете.

 

 

Тебя, Офелию мою,

Увел далёко жизни холод,

И гибну, принц, в родном краю,

Клинком отравленным заколот.

 

6 февраля 1914

«Искусство – ноша на плечах…»

 

Искусство – ноша на плечах,

Зато как мы, поэты, ценим

Жизнь в мимолетных мелочах!

Как сладостно предаться лени,

Почувствовать, как в жилах кровь

Переливается певуче,

Бросающую в жар любовь

Поймать за тучкою летучей,

И грезить, будто жизнь сама

Встает во всем шампанском блеске,

В мурлыкающем нежно треске

Мигающего cinema![3]

А через год – в чужой стране:

Усталость, город неизвестный,

Толпа, – и вновь на полотне

Черты француженки прелестной!..

 

Июнь 1909. Foligno

Друзьям

Молчите, проклятые струны!

А. Майков


 

Друг другу мы тайно враждебны,

Завистливы, глухи, чужды,

А как бы и жить и работать,

Не зная извечной вражды!

 

 

Чтó делать! Ведь каждый старался

Свой собственный дом отравить,

Все стены пропитаны ядом,

И негде главы преклонить!

 

 

Чтó делать! Изверившись в счастье,

От смеху мы сходим с ума

И, пьяные, с улицы смотрим,

Как рушатся наши дома!

 

 

Предатели в жизни и дружбе,

Пустых расточители слов,

Чтó делать! Мы путь расчищаем

Для наших далеких сынов!

 

 

Когда под забором в крапиве

Несчастные кости сгниют,

Какой-нибудь поздний историк

Напишет внушительный труд…

 

 

Вот только замучит, проклятый,

Ни в чем не повинных ребят

Годами рожденья и смерти

И ворохом скверных цитат…

 

 

Печальная доля – так сложно,

Так трудно и празднично жить,

И стать достояньем доцента,

И критиков новых плодить…

 

 

Зарыться бы в свежем бурьяне,

Забыться бы сном навсегда!

Молчите, проклятые книги!

Я вас не писал никогда!

 

24 июля 1908

Поэты

 

За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты, – и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

 

 

Напрасно и день светозарный вставал

Над этим печальным болотом:

Его обитатель свой день посвящал

Вину и усердным работам.

 

 

Когда напивались, то в дружбе клялись,

Болтали цинично и пряно.

Под утро их рвало. Потом, запершись,

Работали тупо и рьяно.

 

 

Потом вылезали из будок, как псы,

Смотрели, как море горело.

И золотом каждой прохожей косы

Пленялись со знанием дела.

 

 

Разнежась, мечтали о веке златом,

Ругали издателей дружно.

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной…

 

 

Так жили поэты. Читатель и друг!

Ты думаешь, может быть, – хуже

Твоих ежедневных бессильных потуг,

Твоей обывательской лужи?

 

 

Нет, милый читатель, мой критик слепой!

По крайности, есть у поэта

И косы, и тучки, и век золотой,

Тебе ж недоступно всё это!..

 

 

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцой,

А вот у поэта – всемирный запой,

И мало ему конституций!

 

 

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, –

Я верю: то Бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

 

24 июля 1908

Сусальный ангел

 

На разукрашенную елку

И на играющих детей

Сусальный ангел смотрит в щелку

Закрытых наглухо дверей.

 

 

А няня топит печку в детской,

Огонь трещит, горит светло…

Но ангел тает. Он – немецкий.

Ему не больно и тепло.

 

 

Сначала тают крылья крошки,

Головка падает назад,

Сломались сахарные ножки

И в сладкой лужице лежат…

 

 

Потом и лужица засохла.

Хозяйка ищет – нет его…

А няня старая оглохла,

Ворчит, не помнит ничего…

 

 

Ломайтесь, тайте и умрите,

Созданья хрупкие мечты,

Под ярким пламенем событий,

Под гул житейской суеты!

 

 

Так! Погибайте! Чтó в вас толку?

Пускай лишь раз, былым дыша,

О вас поплачет втихомолку

Шалунья девочка – душа…

 

25 ноября 1909