«Вхожу я в темные храмы…»

 

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад.

 

 

В тени у высокой колонны

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

 

 

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Высоко бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны.

 

 

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая – Ты.

 

25 октября 1902

«Я их хранил в приделе Иоанна…»

 

Я их хранил в приделе Иоанна,

Недвижный страж, – хранил огонь лампад.

 

 

И вот – Она, и к Ней – моя Осанна –

Венец трудов – превыше всех наград.

 

 

Я скрыл лицо, и проходили годы.

Я пребывал в Служеньи много лет.

 

 

И вот зажглись лучом вечерним своды,

Она дала мне Царственный Ответ.

 

 

Я здесь один хранил и теплил свечи.

Один – пророк – дрожал в дыму кадил.

 

 

И в Оный День – один участник Встречи –

Я этих Встреч ни с кем не разделил.

 

8 ноября 1902

Песня Офелии

 

Он вчера нашептал мне много,

Нашептал мне страшное, страшное…

Он ушел печальной дорогой,

А я забыла вчерашнее –

забыла вчерашнее.

 

 

Вчера это было – давно ли?

Отчего он такой молчаливый?

Я не нашла моих лилий в поле,

Я не искала плакучей ивы –

плакучей ивы.

 

 

Ах, давно ли! Со мною, со мною

Говорили – и меня целовали…

И не помню, не помню – скрою,

О чем берега шептали –

берега шептали.

 

 

Я видела в каждой былинке

Дорогое лицо его страшное…

Он ушел по той же тропинке,

Куда уходило вчерашнее –

уходило вчерашнее…

 

 

Я одна приютилась в поле,

И не стало больше печали.

Вчера это было – давно ли?

Со мной говорили, и меня целовали –

меня целовали.

 

23 ноября 1902

«Всё ли спокойно в народе?..»

 

– Всё ли спокойно в народе?

– Нет. Император убит.

Кто-то о новой свободе

На площадях говорит.

 

 

– Все ли готовы подняться?

– Нет. Каменеют и ждут.

Кто-то велел дожидаться:

Бродят и песни поют.

 

 

– Кто же поставлен у власти?

– Власти не хочет народ.

Дремлют гражданские страсти:

Слышно, что кто-то идет.

 

 

– Кто ж он, народный смиритель?

– Темен, и зол, и свиреп:

Инок у входа в обитель

Видел его – и ослеп.

 

 

Он к неизведанным безднам

Гонит людей, как стада…

Посохом гонит железным…

– Боже! Бежим от Суда!

 

3 марта 1903

«По городу бегал черный человек…»

 

По городу бегал черный человек.

Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.

 

 

Медленный, белый подходил рассвет,

Вместе с человеком взбирался на лестницу.

 

 

Там, где были тихие, мягкие тени –

Желтые полоски вечерних фонарей, –

 

 

Утренние сумерки легли на ступени,

Забрались в занавески, в щели дверей.

 

 

Ах, какой бледный город на заре!

Черный человечек плачет на дворе.

 

Апрель 1903

«Скрипка стонет под горой…»

 

Скрипка стонет под горой.

В сонном парке вечер длинный,

Вечер длинный – Лик Невинный,

Образ девушки со мной.

Скрипки стон неутомимый

Напевает мне: «Живи…»

Образ девушки любимой –

Повесть ласковой любви.

 

Июнь 1903. Bad Nauheim

«Ей было пятнадцать лет. Но по стуку…»

 

Ей было пятнадцать лет. Но по стуку

Сердца – невестой быть мне могла.

Когда я, смеясь, предложил ей руку,

Она засмеялась и ушла.

 

 

Это было давно. С тех пор проходили

Никому не известные годы и сроки.

Мы редко встречались и мало говорили,

Но молчанья были глубоки.

 

 

И зимней ночью, верен сновиденью,

Я вышел из людных и ярких зал,

Где душные маски улыбались пенью,

Где я ее глазами жадно провожал.

 

 

И она вышла за мной, покорная,

Сама не ведая, что будет через миг.

И видела лишь ночь городская, черная,

Как прошли и скрылись: невеста и жених.

 

 

И в день морозный, солнечный, красный –

Мы встретились в храме –

в глубокой тишине:

Мы поняли, что годы молчанья были ясны,

И то, что свершилось, –

свершилось в вышине.

 

 

Этой повестью долгих, блаженных исканий

Полна моя душная, песенная грудь.

Из этих песен создал я зданье,

А другие песни – спою когда-нибудь.

 

16 июня 1903. Bad Nauheim

Двойник

 

Вот моя песня – тебе, Коломбина.

Это – угрюмых созвездий печать:

Только в наряде шута-Арлекина

Песни такие умею слагать.

 

 

Двое – мы тащимся вдоль по базару,

Оба – в звенящем наряде шутов.

Эй, полюбуйтесь на глупую пару,

Слушайте звон удалых бубенцов!

 

 

Мимо идут, говоря: «Ты, прохожий,

Точно такой же, как я, как другой;

Следом идет на тебя не похожий

Сгорбленный нищий с сумой и клюкой».

 

 

Кто, проходя, удостоит нас взора?

Кто угадает, что мы с ним – вдвоем?

Дряхлый старик повторяет мне: «Скоро».

Я повторяю: «Пойдем же, пойдем».

 

 

Если прохожий глядит равнодушно,

Он улыбается; я трепещу;

Злобно кричу я: «Мне скучно! Мне душно!»

Он повторяет: «Иди. Не пущу».

 

 

Там, где на улицу, в звонкую давку,

Взглянет и спрячется розовый лик, –

Там мы войдем в многолюдную лавку, –

Я – Арлекин, и за мною – старик.

 

 

О, если только заметят, заметят,

Взглянут в глаза мне за пестрый наряд! –

Может быть, рядом со мной они встретят

Мой же – лукавый, смеющийся взгляд!

 

 

Там – голубое окно Коломбины,

Розовый вечер, уснувший карниз…

В смертном весельи – мы два Арлекина –

Юный и старый – сплелись, обнялись!..

 

 

О, разделите! Вы видите сами:

Те же глаза, хоть различен наряд!..

Старый – он тупо глумится над вами,

Юный – он нежно вам преданный брат!

 

 

Та, что в окне, – розовей навечерий,

Та, что вверху, – ослепительней дня!

Там Коломбина! О, люди! О, звери!

Будьте, как дети. Поймите меня.

 

30 июля 1903. С. Шахматово