«Вот – в изнурительной работе…»

 

Вот – в изнурительной работе

Вы духу выковали меч.

Вы – птицы. Будьте на отлете,

Готовьте дух для новых встреч.

 

 

Весенних талей вздохи томны,

Звездясь, синеет тонкий лед.

О, разгадай под маской скромной,

Какая женщина зовет!

 

 

Вам перепутья даль откроют,

Призывно засинеет мгла.

Вас девы падшие укроют

В приюты света и тепла…

 

 

Открытый путь за далью вольной,

Но берегитесь, в даль стремясь,

Чтоб голос меди колокольной

Не опрокинулся на вас!

 

Ноябрь 1904

«Она веселой невестой была…»

 

Она веселой невестой была.

Но смерть пришла. Она умерла.

 

 

И старая мать погребла ее тут.

Но церковь упала в зацветший пруд.

 

 

Над зыбью самых глубоких мест

Плывет один неподвижный крест.

 

 

Миновали сотни и сотни лет,

А в старом доме юности нет.

 

 

И в доме, уставшем юности ждать,

Одна осталась старая мать.

 

 

Старуха вдевает нити в иглу.

Тени нитей дрожат на светлом полу.

 

 

Тихо, как будет. Светло, как было.

И счет годин старуха забыла.

 

 

Как мир, стара, как лунь, седа.

Никогда не умрет, никогда, никогда…

 

 

А вдоль комодов, вдоль старых кресел

Мушиный танец всё так же весел,

 

 

И красные нити лежат на полу,

И мышь щекочет обои в углу.

 

 

В зеркальной глуби – еще покой

С такой же старухой, как лунь, седой,

 

 

И те же нити, и те же мыши,

И тот же образ смотрит из ниши –

 

 

В окладе темном – темней пруда,

Со взором скромным – всегда, всегда…

 

 

Давно потухший взгляд безучастный,

Клубок из нитей веселый, красный…

 

 

И глубже, и глубже покоев ряд,

И в окна смотрит всё тот же сад,

 

 

Зеленый, как мир; высокий, как ночь,

Нежный, как отошедшая дочь…

 

 

«Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.

Дай мне спокойно умереть».

 

3 июня 1905

Балаганчик

 

Вот открыт балаганчик

Для веселых и славных детей,

Смотрят девочка и мальчик

На дам, королей и чертей.

И звучит эта адская музыка,

Завывает унылый смычок.

Страшный черт ухватил карапузика,

И стекает клюквенный сок.

 

Мальчик

 

Он спасется от черного гнева

Мановением белой руки.

Посмотри: огоньки

Приближаются слева…

Видишь факелы? видишь дымки?

Это, верно, сама королева…

 

Девочка

 

Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?

Это – адская свита…

Королева – та ходит средь белого дня,

Вся гирляндами роз перевита,

И шлейф ее носит, мечами звеня,

Вздыхающих рыцарей свита.

 

 

Вдруг паяц перегнулся за рампу

И кричит: «Помогите!

Истекаю я клюквенным соком!

Забинтован тряпицей!

На голове моей – картонный шлем!

А в руке – деревянный меч!»

 

 

Заплакали девочка и мальчик,

И закрылся веселый балаганчик.

 

Июль 1905

Поэт

 

Сидят у окошка с папой.

Над берегом вьются галки.

– Дождик, дождик! Скорей закапай!

У меня есть зонтик на палке!

 

 

– Там весна. А ты – зимняя пленница,

Бедная девочка в розовом капоре…

Видишь, море за окнами пенится?

Полетим с тобой, дочка, зá море.

 

 

– А за морем есть мама?

 

 

– Нет.

 

 

– А где мама?

 

 

– Умерла.

 

 

– Что это значит?

 

 

– Это значит: вон идет глупый поэт:

Он вечно о чем-то плачет.

 

 

– О чем?

– О розовом капоре.

 

 

– Так у него нет мамы?

 

 

– Есть. Только ему нипочем:

Ему хочется зá море,

Где живет Прекрасная Дама.

 

 

– А эта Дама – добрая?

 

 

– Да.

 

 

– Так зачем же она не приходит?

– Она не придет никогда:

Она не ездит на пароходе.

 

 

Подошла ночка,

Кончился разговор папы с дочкой.

 

Июль 1905

Моей матери

 

Тихо. И будет всё тише.

Флаг бесполезный опущен.

Только флюгарка на крыше

Сладко поет о грядущем.

 

 

Ветром в полнебе раскинут,

Дымом и солнцем взволнован,

Бедный петух очарован,

В синюю глубь опрокинут.

 

 

В круге окна слухового

Лик мой, как нимбом, украшен.

Профиль лица воскового

Правилен, прост и нестрашен.

 

 

Смолы пахучие жарки,

Дали извечно туманны…

Сладки мне песни флюгарки:

Пой, петушок оловянный!

 

Июль 1905

«В туманах, над сверканьем рос…»

 

В туманах, над сверканьем рос,

Безжалостный, святой и мудрый,

Я в старом парке дедов рос,

И солнце золотило кудри.

 

 

Не погасал лесной пожар,

Но, гарью солнечной влекомый,

Стрелой бросался я в угар,

Целуя воздух незнакомый.

 

 

И проходили сонмы лиц,

Всегда чужих и вечно взрослых,

Но я любил взлетанье птиц,

И лодку, и на лодке весла.

 

 

Я уплывал один в затон

Бездонной заводи и мутной,

Где утлый остров окружен

Стеною ельника уютной.

 

 

И там в развесистую ель

Я доску клал и с нею реял,

И таяла моя качель,

И сонный ветер тихо веял.

 

 

И было как на Рождестве,

Когда игра давалась даром,

А жизнь всходила синим паром

К сусально-звездной синеве.

 

Июль 1905