«Девушка пела в церковном хоре…»

 

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

 

 

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

 

 

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

 

 

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, – плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

 

Август 1905

Вербочки

 

Мальчики да девочки

Свечечки да вербочки

Понесли домой.

 

 

Огонечки теплятся,

Прохожие крестятся,

И пахнет весной.

 

 

Ветерок удаленький,

Дождик, дождик маленький,

Не задуй огня!

 

 

В Воскресенье Вербное

Завтра встану первая

Для святого дня.

 

1–10 февраля 1906

Сольвейг

Сергею Городецкому Сольвейг прибегает на лыжах.

Ибсен. Пер Гюнт


 

Сóльвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,

Улыбнулась пришедшей весне!

 

 

Жил я в бедной и темной избушке моей

Много дней, меж камней, без огней.

 

 

Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул –

Я топор широко размахнул!

 

 

Я смеюсь и крушу вековую сосну,

Я встречаю невесту – весну!

 

 

Пусть над новой избой

Будет свод голубой –

Полно соснам скрывать синеву!

 

 

Это небо – мое!

Это небо – твое!

Пусть недаром я гордым слыву!

 

 

Жил в лесу, как во сне,

Пел молитвы сосне,

Надо мной распростершей красу.

 

 

Ты пришла – и светло,

Зимний сон разнесло,

И весна загудела в лесу!

 

 

Слышишь звонкий топор? Видишь

радостный взор,

На тебя устремленный в упор?

 

 

Слышишь песню мою? Я крушу и пою

Про весеннюю Сóльвейг мою!

 

 

Под моим топором, распевая хвалы,

Раскачнулись в лазури стволы!

 

 

Голос твой – он звончей песен старой сосны!

Сóльвейг! Песня зеленой весны!

 

20 февраля 1906

Ангел-Хранитель

 

Люблю тебя, Ангел-Хранитель во мгле,

Во мгле, что со мною всегда на земле.

 

 

За то, что ты светлой невестой была,

За то, что ты тайну мою отняла.

За то, что связала нас тайна и ночь,

Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.

 

 

За то, что нам долгая жизнь суждена,

О, даже за то, что мы – муж и жена!

 

 

За цепи мои и заклятья твои.

За то, что над нами проклятье семьи.

 

 

За то, что не любишь того, что люблю.

За то, что о нищих и бедных скорблю.

 

 

За то, что не можем согласно мы жить.

За то, что хочу и не смею убить –

 

 

Отмстить малодушным, кто жил без огня,

Кто так унижал мой народ и меня!

 

 

Кто запер свободных и сильных в тюрьму,

Кто долго не верил огню моему.

 

 

Кто хочет за деньги лишить меня дня,

Собачью покорность купить у меня…

 

 

За то, что я слаб и смириться готов,

Что предки мои – поколенье рабов,

 

 

И нежности ядом убита душа,

И эта рука не поднимет ножа…

 

 

Но люблю я тебя и за слабость мою,

За горькую долю и силу твою.

 

 

Что огнем сожжено и свинцом залито –

Того разорвать не посмеет никто!

 

 

С тобою смотрел я на эту зарю –

С тобой в эту черную бездну смотрю.

 

 

И двойственно нам приказанье судьбы:

Мы вольные души! Мы злые рабы!

 

 

Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!

Огонь или тьма – впереди?

 

 

Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?

Вдвоем – неразрывно – навеки вдвоем!

 

 

Воскреснем? Погибнем? Умрем?

 

17 августа 1906

Русь

 

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь.

 

 

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

 

 

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сел.

 

 

Где ведуны с ворожеями

Чаруют злаки на полях,

И ведьмы тешатся с чертями

В дорожных снеговых столбах.

 

 

Где буйно заметает вьюга

До крыши – утлое жилье,

И девушка на злого друга

Под снегом точит лезвее.

 

 

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины…

 

 

Так – я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету,

И в лоскутах ее лохмотий

Души скрываю наготу.

 

 

Тропу печальную, ночную

Я до погоста протоптал,

И там, на кладбище ночуя,

Подолгу песни распевал.

 

 

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил.

 

 

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах, ты,

И вот – она не запятнала

Первоначальной чистоты.

 

 

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне почивает Русь.

Она и в снах необычайна.

Ее одежды не коснусь.

 

24 сентября 1906

Балаган

Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!

Кин


 

Над черной слякотью дороги

Не поднимается туман.

Везут, покряхтывая, дроги

Мой полинялый балаган.

 

 

Лицо дневное Арлекина

Еще бледней, чем лик Пьеро.

И в угол прячет Коломбина

Лохмотья, сшитые пестро…

 

 

Тащитесь, траурные клячи!

Актеры, правьте ремесло,

Чтобы от истины ходячей

Всем стало больно и светло!

 

 

В тайник души проникла плесень,

Но надо плакать, петь, идти,

Чтоб в рай моих заморских песен

Открылись торные пути.

 

Ноябрь 1906